191 
— Желаю хорошего полёта! — сказал мне квази-Гагарин, кивнул полковнику и без пожатий вышел, унося с собой запах парфюма и чистой рубашки (чего нельзя было сказать обо мне и чего мне так не хватало).
Как только он исчез, полковник изменился: повеселел, лицо его как-то распустилось, ожило:
— Ну, геноссе Фредя, аллес ист гут, зер гут! Всё в лучшем виде! Да, это не просто слова — немецкая точность! Пунктуальность! Обязательность! Дисциплина! О, я всегда говорил, что немцы должны править миром! А евреи — при них, под их контролем, заведовать финансами!.. Впрочем, когда я одному немецкому комиссару полиции на банкете высказал эту идею, он ответил, что нельзя собак пускать стеречь колбасу — сожрут несмотря на страх… Не знаю, правда, кого он имел в виду — немцев или евреев…
И рассказал, что ровно в четыре часа утра к названному месту подъехал на огромном джипе сухой, как палка, немец и, не выходя из машины, выбросил пакет с деньгами: посмотрел, убедился, что его взяли, и без слов уехал.
— А кто это был?
Полковник рассмеялся:
— Вы у меня спрашиваете? Откуда мне знать? Он не представился. Какой-то ваш Эйхман или Гудериан… Выкинул, как собакам, — и уехал! — восхищенно повторил он. — Ариец! Как я их понимаю!.. Да, Роммель-Боммель…
Я сидел, еще не понимая до конца, что всё позади. Собрался с мыслями:
— Значит, я свободен? Волен? На воле?
— Конечно, вы свободны, как волк из вашей сказки… Вы же слышали? Прокуратура не против, надзор согласен… Бедному Насрулле уже всё равно… Одни «за», «против» нет. Словом, вы только свидетель. Не исключено, что через год вам в Мюнхен придет повестка явиться в суд, вы на неё плюнете — и всё… Но сейчас, я думаю, вам лучше всего будет побыстрее унести отсюда ноги, сегодня уехать в Питер на «Красной стреле», а завтра улететь своим рейсом. Как вам мой план?
Я не знал, что говорить:
— Понял. Согласен. Самое то самое…
Полковник завозился за столом:
— Это ещё не всё. Я решил поехать с вами в Питер — у меня там как раз дела… Поедем сегодня вместе, под рыбку с коньячком. А завтра я вас посажу в самолёт, посылку передам… как договорились…
— Да, самой собо…
Полковник строго и внимательно посмотрел мне в глаза:
— Надеюсь, все остальные наши планы остаются в силе?
Что отвечать? Деньги наполовину потрачены, а то можно было бы попытаться бы отдать бы деньги… но нет, не сейчас всё это… Да и куда без денег в дорогу?.. Лучше бежать. Я кивнул, а он вскользь поинтересовался, цепко меня оглядывая:
— Вы как вообще?.. С ума не сошли тут? Оклемались немного?
(Опять это слово!.. Но тут что-то другое… может быть, от «Klemme»[112]?)
— Немного сошёл. Не зажат… Было интересно…
Он усмехнулся, его ловкие пальцы стали сортировать бумаги на столе.
— Это сейчас вам интересно, а если бы вчера под утро этот сухой гауляйтер не приехал бы и не привёз бабло?.. Тогда бы вы другие песни пели, а?
— Да, пел бы припеваючи…
Он крутил в руках мой билет:
— Вот… вылет — в 15:30. PULKOVO… Sankt-Peters-burg… 29.09.2009… О, какое странное число!
— И вы заметили? — заколотился я. — И как думать — плохо или хорошо?..
Полковник поднял брови:
— Кто его знает… Будем считать, что хорошо. — Он открыл мою сумку, начал в ней копаться: — Тут только ваши вещи остались… Анашу и фальшивки мы забрали как вещдоки… Ну и рюкзак с листовками и другими подрывными материалами… Будем разбираться и с этим Суреном, и с фашистами…
— А почему вы сказали — анализы, побои есть? Где есть?
Полковник остановился:
— Ну и что? Надо было бы — задним числом оформил бы, не проблема… — («Бы, бы, бы… как бы»…) — Вот ваш телефон, паспорт, билет. И деньги, полторы тысячи…
Я, хоть и сидел в упадке, но всё-таки вяло возразил:
— Это ваши деньги… — на что он сразу ответил:
— Как это? Если все наши договоренности в силе, то и деньги эти, за три месяца аванс, ваши… Только вас надо привести в божеский вид… — («Лучше в человеческий, а то бог… кто знает, какой вид имеет…» — пошутил я через силу.) — Да, еще вопрос — где вы будете сидеть до вечера, до поезда? Билеты я возьму, но где вам сидеть? В камере? — предположил он, ногой отсылая сумку по натёртому паркету в мою сторону.
— Нет, нет, зачем? — Я начал перекладывать из кармана в сумку щётку и дневник, не очень, впрочем, испугавшись. На сердце было так легко, что можно было посидеть и день, и два. — Свободный — и в камеру? Нет!
191 
