Особенно,... 
60 
Он позвонил по трехкнопочному телефону, приказал сержанту явиться в кабинет, вынул из коробушки мой бумажник, ключ от номера, передал мне:
— Остальное — потом! — И вдруг замер, что-то вспомнив: — Да, вы говорили, что ищете какую-то Машу? Зачем она вам, кто это? Чем занимается? Где служит?
Пряча бумажник, я вкратце сказал ему, что познакомился по Интернету, хочу увидеть лично, но не могу дозвониться.
— Дайте её номер, я позвоню… Тут должен быть?.. Желтая бумажка?.. Да, я где-то видел её… Вот она. Это? — Он издали показал телефон Маши. — Я поручу её найти, так что послезавтра вас ожидает двойной — нет, даже тройной — сюрприз: грузинская кухня, интересная, очень интересная беседа со мной, ну и Маша, если она существует на свете… Довольны?
— Очень довольны… — Я уже еле ворочал мозгами и не стал уточнять, что за «очень интересная беседа» меня ожидает — сегодня уже набеседовался, язык во рту не проворачивается. И был рад, когда сержант Пьянчулькин всунул в кабинет свою висло-кислую физию:
— Вызывали, товарищ полковник? — на что полковник, размашисто расписавшись на бланке и с удовольствием, с треском, шлёпнув печатью, поднял бланк за уголок:
— Тамбовский волк тебе товарищ! Господин полковник! Скоро станем полицией, и тогда всех коммунистов дорежем, и нашего начальника — в первую очередь… Обратная революция! Кто был никем — никем и останется! А то думают, что все сразу олигархами станут, поголовно… Вот ты, Сашок, станешь китайским императором! И никакой Юрий Цезарь не поможет! Страна разрушена, народ безалаберный, ленивый, вороватый, а они и в ус не дуют…
Я решил подлебезить (пока не получу бумажку) и сообщил, что к нам в университет приезжал профессор Барыгин из Москвы, лекции читал, и на вопрос, почему в России криминал не убывает, а прибывает, отвечал в том смысле, что чего можно ожидать от народа, у которого слова «работа» и «рабство», «страда» и «страдание» — одного корня:
— Потому в Германии говорят — «Russische Arbeit», значит «плохая работа»…
Полковник, смеясь, подхватил:
— Да, русская работа без Сталина — кирдык!..
— Кирдык?
— Ну, каюк, капут, конец… Так. Прошу, геноссе, карета подана, лошадь вот стоит, ждет, — указал он на сержанта. — Кстати, лошадь, ты поела?
— Да, товарищ полковник, солянку рубанул за углом, спасибо…
— И тут солянка! Всюду солянка! А вы какую солянку предпочитаете — мясную сборную или рыбную отборную? — обратился он ко мне, когда я вставал из-за стола.
— Рыбная? Не знаю… — ответил я, как собака следя за справкой в его руке.
— Тут солянка и рыбная, и мясная, и всякая… даже человеческая, хе-хе, самая вкусная… шучу, шучу, завтра осетрину с баже попробуете. Осетрину знаем?
«Осетрину с “боже”? Это уже слишком даже для религиозного народа!» — успел подумать я, но не подал вида:
— Да, слышал, профессор говорил… в Волге тихо поживает, без косточек…
Он протянул мне бумагу. Я взял.
Так, «ПОВЕСТКА»…
В пустую графу вписаны по-русски и по-немецки моя фамилия, явиться 24.09.2009 (дата), 13:00 (время)… И красивая подпись с печатью…
Что это? Я ожидал, что будет «СПРАВКА» про регистрацию, а получил какую-то весть опять идти-ходить.
— Что это?
Полковник засмеялся:
— Видите, ваш профессор вам главного русского слова не объяснил! Это промах! Повестка — это приказ. Без повестки — никуда, ничего. Вор-народ только повестки и понимает… Но в вашем случае она нужна только для того, чтоб вы послезавтра без проблем вошли в участок… Завтра я занят, а вы погуляйте… Послезавтра, цайт, айне штунде, нуль-нуль, хир[16]… Мы все формальности утрясем и поедем в ресторан, вот Сашок нас повезет, правда?.. А если он откажется, то пешком пройдемся, тут недалеко…
Сашок от двери кисловато отозвался:
— Слушаюсь, господин Майсурадзе! — а мне вдруг смутно, но явно привиделась майская роза на открытой суре… Наверно, войти в этот участок куда легче, чем выйти из него… Или в моем случае уже «входить», повтор действия?.. Папа ходит по комнате… старик живёт в избе…
Мы с Пьянчужниковым плелись кое-как по знакомым уже коридорам. Вот мелькнул Витя с кобурой под мышкой… В открытую дверь видно — какие-то крепкие мужики совещаются над столом. Дальше двое в форме ведут двоих на полусогнутых ногах, руки заломаны за спины, тела скрючены.
— Можем с центра выйти, камеру уже отключили, — сказал глухо сержант (видно, похмелье было не до конца одолено солянкой).
60 
