Особенно,... 
67 
Вытираясь, я думал с некоторой гордостью, что теперь я — битый-варёный тип: побывал в милиции и живым вышел наружу. И я представил себе, как буду рассказывать всё это дома и как мама будет волноваться, а папа иронически вставлять: «Ja, fein… na, schön… das glaubt man doch nicht… unglaublich»[18]…
Вдруг зазвонил телефон. Кто это? Может, Маша? Номер от полковника узнала? Я схватил трубку. Это был портье, сказавший:
— Тут к вам пришли. Вы кого-нибудь ждёте?
— Нет, жду никого, — ответил я, с тоской подумав: «Началось! Опять милиция?..»
— Если не трудно, спуститесь в вестибюль.
Очень трудно, но спускаться надо, а то сами поднимутся. Я почему-то был уверен, что это опять милиция. Хуже будет. Их нельзя злить и сердиться, надо торопиться. Или, может быть, полковник прислал мои вещи с сержантом? Вот это было бы круто! Реально!
Я кое-как оделся, спустился на лифте.
Портье, похожий на кистеухую свинку, указал мне на кресло, где спокойно и прямо, обхватив ступнями сумку, восседал Исидор в плаще-накидке, с золотой кокардой на фуражке, из-под которой сзади вился конский хвостик. Рядом Фрол что-то перекладывал из рюкзака в карманы черной куртки. На левом рукаве — нашивка:
На правом — другая:
— Вот, эти говорят, что к вам, — неодобрительно дёрнул подбородком портье, на что Исидор громко и отчетливо, на весь зал, произнёс:
— Твое дело сторона — стоять у стойки по стойке смирно! — А Фрол сердито добавил, по-волчьи глядя на портье из-под вязаной шапочки:
— Ты грызло-то своё не корчи — кипятком чтоб не ошпарило!..
— Я — что? — скукожился, обтянулся портье. — Люди, говорю, пришли…
— Вот так и говори — люди. А не эти вместоимения — «эти»! Правильно? — Фрол заглянул в лицо Исидору (который в знак согласия прикрыл свои большие ячеистые веки), а потом обратился ко мне: — Желаю здравствовать, господин бакалавр! Как доехали?
— А, спасибо, хорошо… А вы?
Я не знал, что делать, — в номер их вести не хотелось, но и тут разговаривать не очень приятно — портье, уборщица, за колоннами какие-то мурзики на диване сидят. Чтоб охрану не вызвали!
— А мы с дороги… Зашли посмотреть, как наш новый боец устроился, что делает… — сказал Фрол, выразительно глядя на меня, и мне подумалось, что они хотят остаток денег. «А, взнос! Хорошо… Дам им, и они уйдут…» Я сделал рукой жест:
— Прошу в номер!
Исидор молча ногами выдвинул вперед сумку, поднялся — был выше меня на голову; Фрол взял весь багаж на оба плеча, и мы пошли.
В номере они очень по-деловому начали раскладываться. Исидор, спросив, не против ли я, если он примет душ с дороги, отправился в ванную без моего ответа, Фрол стал вытаскивать из рюкзака какие-то ведомости, что-то перекладывать. Вид у него был ожидающий.
Я взял из бумажника пятьдесят долларов (осталась одна десятидолларовая купюра) и протянул ему:
— Вот. Мой долг, взнос!
— Ай, спасибо! — Фрол спрятал деньги.
Я ждал расписки, но он хозяйственно отгреб локтем мои вещи на столе, разложил листы, объясняя:
— Обход московских членов делаем. Начали с тебя.
— Почему так?
— А около вокзала живешь.
Да? А мне казалось, что до вокзала довольно далеко… Я сказал об этом Фролу, но тот высчитывал что-то и не отвечал.
— И как дела? — чтобы прервать паузу, спросил я.
— Дела идут — контора пишет.
— Какая контора?
— А всякая… Контора — место поганое… Тебя, случаем, менты не цепляли?
— Меня?.. Нет, не цепляли… Не цепляка… А что? — Я решил ничего не говорить про свое горе.
— Да ничего, с нашивками и наклейками осторожнее…
— А у вас? Всюду? — указал я на его руку.
Он уставился на свой рукав, как будто первый раз его видел:
— Эти?.. А, нам всё равно! Реально засвечены! Может, и следят за нами… Цветные сейчас волю получили, шныряют и людей шнуруют только так… Хваталово идет, будь здоров!
Хваталова еще не хватало мне!.. И так вчера уже схватали!
Он не успел объяснить мне, кто эти цветастые и кого-что они шнуруют, — из ванной появился Исидор. Он был в каком-то странном френче с карманами, в какой был одет на фотографиях Сталин в учебнике фрау Фриш. Приглаживая темные волосы и выжимая косичку, он огляделся.
— Что? Чайку? — Фрол замер, но в номере не было ни чайника, ни посуды, кроме двух стаканов, один из которых — в темных размывах от вчерашнего вина.
67 
