Последние отзывы

  74  

С Фолькером я не мог об этом говорить. Я полагал, что, если результат все-таки окажется отрицательным, упоминать об этом при нем, все больше страдающем от своих болезней, будет жестоко: ты, дескать, умрешь; я тоже, но в необозримом будущем.

Мы поужинали вместе; он чувствовал, что со мной что-то не так; время от времени мы опускали глаза, и каждый смотрел в свой бокал.

— Поедешь в Венецию, на Биеннале? — спросил я.

— Может быть.

Следующий поход к врачу, ясным солнечным днем, был дорогой на эшафот. Я старался подавить в себе волю, чтобы какая-то посторонняя, относящаяся к высшему порядку сила, направляла мои шаги (а потом, если останется время, мне еще предстояло с ней разобраться).

Долгое ожидание в приемной. Непроницаемый взгляд медсестры: «Пожалуйста, во второй кабинет». Ожидание в кабинете, куда я пришел в этот день, одевшись особенно элегантно. Шаги врача в коридоре, куда-то в дальний конец. Наконец врач рывком распахивает дверь, подходит ко мне. Берет папку с историей болезни, быстро ее пролистывает, поднимает глаза:

— Я и не сомневался. Негатив. А теперь ложитесь на операцию.

Я зарыдал как белуга.

Потом извинился и продолжал рыдать, все сильнее.

Врач меня обнял:

— Вы бы лучше радовались, голубчик. Радуйтесь!

Я покинул клинику, чувствуя себя так, будто преодолел все опасности, какие только есть в мире. Остаток дня стал сплошным безумием. Мне была возвращена жизнь, в ее целостности и незамутненной чистоте. Я не знал, куда себя деть, не мог же я просто броситься на шею первому встречному. В конце концов, я забрел в универмаг «Кауфхоф», на тот этаж, где продают кулинарные деликатесы. До самого закрытия магазина — почти на тысячу марок — я напивался шампанским и коньяком, дегустировал хвосты омаров и паштеты с трюфелями, заглатывал канапе с икрой. Но слезы вновь и вновь наворачивались на глаза — уже в кондитерском отделе, среди других покупателей. Я дрожал, думая о выпавшей мне привилегии. Впервые в жизни в тот вечер я добровольно выделил какую-то сумму на страхование по старости. Теперь главное — не стать самодовольным безумцем, говорил я себе. И впервые я смутно почувствовал то, о чем никогда не задумывался, чего прежде не понимал: у переживших катастрофу, у бывших заключенных концлагерей возникает порой подобное чувство вины, оттого что сами они спаслись, а другие, кого они знали, погибли. Почему они? Почему не я? На такой вопрос нет ответа, или: ответ может заключаться только в смиренном приятии своей судьбы. Этого ждут от нас мертвые.

Фолькер заметил, что я будто сбросил с себя тяжкий груз. Никаких объяснений не потребовалось.

— После операции я приглашу тебя в путешествие.

— Посмотрим, найдется ли у меня время.

Мало кто ковылял навстречу операции таким окрыленным, как я. Поврежденное колено? Пустяки. Последствия общего наркоза? Они меня не тревожили. В Штраубинге, сидя напротив знаменитого хирурга, я сиял: «Если вы обнаружите еще что-то нехорошее, исправьте заодно и этот дефект». Клиника хирургии коленного сустава была не совсем обычной. Располагалась она над супермаркетом. Операционный этаж напоминал последний сборный пункт фольксштурмистов.^[261] Рано утром хромающие, шаркающие калеки являлись в регистратуру. Костыли «на потом» они должны были принести с собой, вместе с личными вещами. Каждый из увечных получал — по очереди — порядковый номер, который тут же наклеивался и на костыль. Ожидая рутинного хирургического вмешательства, пациенты обменивались лишь обрывками фраз («Моя жена остановилась в «Штраубингер хоф»». — «Mi hanno mandato da Cortina»^[262]). Потом в тесных кабинках им давали успокоительный напиток с привкусом абрикосового ликера, и перед глазами у них все расплывалось. Человек приходил в себя — уже как член маленького сообщества «заштопанных» — в просторной больничной палате. И с удивлением видел свою чисто выбритую ногу, лежащую на наклонной доске. Кровь из раны капала в специальный мешочек. Взглянув на соседнюю кровать, он узнавал какого-нибудь теннисиста-профи или, скажем, Эльбера Джоване,^[263] привычным жестом встряхивающего подушку. Другой больной протягивал этому знаменитому футболисту, еще не совсем отошедшему от наркоза, бумажную салфетку: «Автограф, пожалуйста!» И бразилец царапал на салфетке свое имя. Когда процесс поэтапного выхода из-под наркоза заканчивался, пути обычных пациентов и футбольного миллионера вновь расходились. Но каждому еще предстояло свыкнуться с титановой клипсой в колене.

  74