102 
Кажется, его немного забавляло моё смущение.
Но прежде мы всегда держались в рамках. Точнее, в рамках держал себя Рейн, потому что боялся потерять самообладание. А я стеснялась, зная, что в любой момент к нам могут постучаться посторонние. Но теперь мы остались наедине, вдвоём во всём доме. Может быть, нам хватит изводить себя и нужно все-таки рискнуть? Если Рейну это поможет стать спокойнее, расслабиться… Ему же надо…
— Миф, — улыбнулся муж. — Удобный миф. Ты думаешь, каждый муж беременной жены, которая уже не может исполнять супружеский долг, задрав хвост, кидается искать другую юбку? А если бы мы не встретились, ты завела бы себе ньера для приятного времяпровождения? — поднял голову, посмотрел на мою возмущённую физиономию, усмехнулся. — Вижу, ответ написан на лице. А почему ты о нас думаешь хуже? У большинства мужчин избирательность не меньше. Вот мне нужна ты, и никто другой. И я готов подождать.
— Рейн, я не верю, что ты сделаешь мне больно. А если сделаешь — я прощу. Потому что не ты заставляешь меня быть с тобой, это — мой собственный выбор. И потому, что я тоже люблю тебя.
— Сита, нет. Я уже понял кое-что насчёт тебя и отвечаю — нет! Ссэнасс советует подождать, и я согласен. Пока мы ходим с синюшными спинами, думай о нас, как о женихе с невестой, — засмеялся, — ведь этот этап мы как-то пропустили. Хватит того, что я каждый вечер творю с твоей грудью. Мм-м… — губы переместились к шее, — … и не только с ней.
Я попыталась отпихнуть его. Разговаривать, когда происходит такое, было просто невозможно. Не удавалось даже думать. А узнать хотелось:
— Рейн, Рейн… Что ты имел в виду, когда сказал, что кое-что насчёт меня понял?
Спросила и тут же пожалела. Сейчас ответит, что уже понял, что я — бесчувственная, но его это устраивает. Или не устраивает. Что так, что эдак — плохо.
— Понял, что твой первый муж был ещё тупее, чем я думал. Прости, подробно объяснять не стану. Если доживём — покажу.
Совершенно непонятно, зато оптимистично. Особенно последняя фраза.
— Сита, — он улыбнулся, — у тебя уже ребёнок, но при этом в некоторых вещах ты осталась девочкой. Потерпи…
Ладно. Я гладила пальцами его плечи, перебирала чёрные волосы, прикасалась к лицу, и меня это всё вполне устраивало. Я бы даже не возражала, если бы дети появлялись от поцелуев — в исполнении мужа они мне очень-очень нравились.
— Отпускай меня — я пойду.
— А если мне приснится страшный сон? — улыбнулась я.
— Сита, ну что ж ты делаешь? Ты же видишь, что я не хочу уходить. Вот только боюсь, что сам могу оказаться страшнее любого кошмара. Знала бы ты, о чём я думаю, когда целую твою грудь. Причём, — он чуть напрягся, — кажется, не все мысли мои. Например, сегодня пришли в голову два способа, о которых я раньше не слышал.
Вроде шутка, а вроде и нет.
— Ну, если такое пришло в голову, вывод однозначен: тот, кто делится с тобой актуальными знаниями, — человек, мужчина. Я бы сказала, что это уже здорово. Что не чудо-юдо какое и не голосящая по утрам из окна малохольная дева.
— А как ты относишься к рыжим?
— Которые знают много способов? — опустила я ресницы.
— Сита!!!
Мой муж-брюнет внутри рыжий. А снаружи — синий! — вздохнула я, глядя на спину поднимающегося с кровати Холта.
— Стой!
— Сита?..
— Дай посмотрю на пятна. Что они побледнели ещё немного — вижу. Но мне кажется, что края как-то изменились. Контуры, что ли, стали чётче? Присядь, погляжу.
Уверенности не было. Так что я постаралась как следует запомнить текущее положение дел, чтобы впредь следить аккуратнее.
Потом Холт разглядывал мою спину. Я перекинула волосы на грудь и смирно сидела, обняв колени. Он гладил кончиками пальцев позвоночник, водил вокруг. Я ёжилась. Пока не трогаешь — вроде ничего, не так уж и чешется. Но стоит прикоснуться — и зуд становится почти нестерпимым.
— Моя голубая жена. А если без смеха, ты тоже побледнела. И пятна — ты права — их границы меняются. Часть ещё расплывчата, но часть стала выглядеть чётко, как проведённая толстым карандашом линия.
Так и эдак. И как — хорошо? Вот бы знать…
Пару раз я ловила себя на желании написать о том, что произошло в катакомбах, учителю. Спросить совета. Даже бралась за ручку. И каждый раз откладывала её в сторону. Потому что творящееся со мной и Рейном казалось чем-то очень личным, почти интимным. И как практически невозможно заговорить о нескромных недомоганиях даже с близким человеком, так и тут — я не находила слов… Зато потом нашла предлог или причину, почему стоит промолчать. Если всё закончится ничем — так и говорить не о чем. А если что-то выйдет, то не стоит доверять секрет такого масштаба бумаге и почте. И становиться предметом для любопытства всех последователей Сильвануса. Быть двухголовым телёнком в кунсткамере не хотелось совершенно.
102 
