77 
Она робко шагнула за порог, постояла, вглядываясь в предрассветную зыбкость, ползущую в комнату из большого окна. Еще немного, и настоящий рассвет начнется. А пока луна за окном хозяйничает, как на картине маслом писанная. Жуткое зрелище. Странно, она никогда не думала, что луна в ночном окне так жутко выглядит.
Командор полусидел-полулежал на одной половине огромной кровати, опершись спиной о подушки. Одеяло аккуратно закрывало его по пояс, руки с вытянутыми ладонями лежали вдоль тела.
Голова была повернута чуть влево, к окну. К луне. И лицо было похоже на луну, будто исходила от него такая же мертвая тоска. И даже, как ей показалось, белки глаз были окрашены желтым, ядовитым оттенком.
А потом он повернул в ее сторону лицо. Измученное, больное, жалкое. Лицо обыкновенного ста рика-неврастеника. Они долго смотрели друг на друга, молчали, и Леся все порывалась произнести что-нибудь вежливое и никчемно-холодное, спросить, не принести ли ему воды по причине болезненного состояния, но не могла. Язык не поворачивался. Не из-за обиды, нет. С обидой вообще происходило что-то странное. Обида внутри не ощущалась, не давала о себе знать, не шевелилась привычно. То ли замерла, то ли в стороне затаилась. А может… Может, ее вообще… не было? Но как, как не было! Вот и комната та же самая, и постель та же самая, и лепнина на потолке, и комод с золотым амурчиком, за которым тогда пряталась камера с красным зрачком…
– Да, Леся. Правильно. Камера на комоде стояла. За амурчиком.
Он очень тихо, почти неслышно все это произнес, но ее будто током пробило. И не оттого, что мысли ее были угаданы и прочитаны, а в том было дело, как эти слова были произнесены. Тяжкое, как удар плетью, моральное истязание было с избытком вложено и в «камеру», и в «комод», и в «амурчика». Такое тяжкое, что она замычала, замотала головой, загородилась от него вытянутыми ладонями, лишь бы он замолчал, не продолжал… Не надо ей этого…
– … А ты дрожала, перепуганная, сломленная, как мягкий пластилин в руках. Я тебя очень старательно к камере разворачивал, чтобы в ракурс… Чтобы на весь экран…
– За-зачем вы? Не надо… – удалось ей наконец выдавить из себя.
– Не знаю зачем, Лесь. Он прав, он совершенно правильно все сделал, мой сын. Ты береги его. Вы утром уедете, а я… Я тут умру, наверное…
– Не… Не говорите так…
– Ты прости меня, если сможешь. Он говорит, что такого не прощают, но ты… прости. Ты теперь по всем статьям отмщена, девочка.
Замершая было обида вдруг заметалась в ней панически, тронула болью сердце, потом снова застыла в нерешительности, будто споткнулась перед уходом. Господи, о чем это он? Какое такое отмщение, зачем оно ей сдалось, это дурацкое отмщение? Ей без него легче, намного легче…
– Да. Да, я вас прощаю! Только… Только не надо мне никакого отмщения…
Прижав ладони к лицу, она заплакала, чувствуя под пальцами горячие сладкие слезы. Казалось ей, что пространство комнаты заходило вокруг ходуном, будто возмущаясь неожиданно вырвавшимися словами. И правда – почему? Почему она это сказала – прощаю? Не думала, не гадала, не собиралась – само по себе вырвалось. И даже досады на душе никакой не было. Одни сладкие слезы бегут и бегут, и в голове стучит сильно, так сильно, будто бьет ее что-то изнутри. Бьет, бьет…
Она вдруг вздохнула глубоко и свободно, точно вынырнула из-под толстого слоя воды. Потом еще раз вздохнула, отняла руки от лица, огляделась. Странное у нее появилось ощущение, словно она подпрыгнула высоко и парит под потолком спальни. Вылетела из толстой ореховой скорлупы и парит. Тяжелый последний всхлип толкнулся в грудную клетку, она еще раз вдохнула в себя воздуху коротко и отрывисто и замерла, прислушиваясь к себе.
Командор глядел на нее с усталой грустью, улыбался незнакомой благодарной улыбкой. Лицо его было бледно, виски впали, блестели нездоровой испариной. Леся остановила на нем взгляд, смотрела долго, потом произнесла удивленно:
– А я вас больше совсем не боюсь, Командор…
– Я больше не Командор, Леся. Зови меня Андреем Васильевичем.
– Да какая разница. Все равно не боюсь.
– Что ж, это хорошо. Это и правильно. Теперь я тебя боюсь.
– Меня? Почему?
– Ну, вдруг ты передумаешь с… прощением.
– Нет. Я не передумаю. А хотите… хотите, я вам первому скажу? Чтоб вы не сомневались?
– Ну, скажи…
– Вы скоро дедушкой будете! Не совсем скоро, конечно. Может, к ноябрьским праздникам… У вас внук будет! Или внучка!
77 
