Особенно,... 
67 
Майский поздний вечер встретил их запахом черемухи, буйно разросшейся во дворе. Снежное ее цветение только набирало свою силу, но терпкий аромат уже плыл волнами в теплом воздухе, кружил слегка похмельную голову. Надежда повернулась к Саше, предложила тихо:
— Давай не будем сь к Саше, предложила тихо:
силуи, буно разросшейся во дворе, легким озоном приближающегося машину ловить? Пойдем пешком?
— Пойдем. Ты на мать мою не сердишься больше?
— Да я и сразу на нее не больно обижалась. Мы вообще ее на фирме любим и ценим. Потому что она, твоя мать, не из тех, не из вежливо-обманчивых, которые стелют мягко, да спать жестко. У нее все совсем наоборот. Мне так больше нравится. Чтоб все прямо, по-честному…
— Но она же, получается, выгнала тебя! Ни за что ни про что!
— Ну и что? Она ж знала — я не кисейная барышня, в слезах не утону. Вот с барышней какой она так не поступила бы. Я в этом просто уверена. Потому и не обижаюсь.
— Да? Интересная какая у тебя жизненная позиция. Очень умная. И очень добрая. И сама ты умная и добрая. Мудрая, одним словом.
— Я?! Это я — мудрая? — уставилась она на него в изумлении. — Ты что, Саш… Вот мама моя говорит, что мне настоящей женской мудрости никогда не постичь… Или ты смеешься надо мной просто?
— Ага. Смеюсь. С того самого вечера, как ты меня скалкой по башке треснула, все и смеюсь. Будто делать мне больше нечего. Как идиот влюбленный. А может, и не идиот. Может, просто влюбленный…
Она ничего ему не ответила. Лишь тихо просунула ладошку в его руку, почувствовав, как тут же сплелись их пальцы в единый маленький организм, крепкий, горячий, нежный. И слов никаких не надо было, слава богу. Да и по лицу ее все было без слов видно, наверное…
Надо же, а ей и в голову не могло прийти раньше, как это здорово — топать пешком по майским темно-сиреневым сумеркам, просто держась за руки. С Витей они так никогда не ходили. Даже и представить такое себе нельзя — с Витей, и вдруг за руки, да еще и пешком… Не ходили они так и в те даже времена, в те одинаково и романтически для всех протекающие первые дни знакомства, дни радостного друг друга узнавания, когда от каждого взгляда, каждого прикосновения улетает куда-то душа свободной и счастливой, не думающей пока ни о каком гнезде птицей. В те дни, с Витей, одна ее только мысль занимала — женится он потом на ней или нет. Мысль эта, изо всех сил подогреваемая еще и мамиными нетерпеливыми пожеланиями, постепенно переросла потом в навязчивую идею, в стремление, в самоцель. Потому что Витя был тот самый. Которого мама для нее высмотрела методом жениховской отбраковки. Она ж тогда не знала, какое это счастье — идти и идти рука в руке, плыть себе по сиреневым теплым сумеркам. Совершенно бездумно плыть, ни вперед не заглядывая, ни назад не оборачиваясь. И не беспокоиться, как ты в этот момент выглядишь, и какое у тебя лицо — умное или глупое, и какие у тебя волосы — хорошие или тоненькие-плохенькие, и какая у тебя в этот момент фигура-талия. А может, и знала она про это счастье, да забыла, выбросила для удобства из памяти…
Да, это хорошо, наверное, когда человек стремится свить свое собственное гнездо. Эта потребность в каждом заложена, будь то мужчина или женщина — не важно. Чтоб шел рядом с тобой надежный сотоварищ, надежда твоя и опора. И вроде как не задаешься и вопросом, любишь ты его или нет. Любовь — она ж дело десятое и ненадежное, она хлопотна и капризна, и подвести может в самый ответственный момент. А гнездо — это навсегда. Испокон веков так было, что в этом такого плохого? Просто надо убедить себя, что так надо, что у всех так. И действительно ведь многие себя убеждают, и лгут самим себе. Лгут в течение долгих замужних и женатых своих лет. И судьба, казалось бы, с этим враньем мирится, терпит смиренно. А потом вдруг ни с того ни с сего спохватится и сунет в руки чего-нибудь совершенно нелепое, твою дальнейшую жизнь фатально определяющее. Скалку, например. И тут же начинается обратный и необратимый уже отсчет в другое время, в счастливое. Потому что, оказывается, человеку не только гнездо свое нужно, ему еще и счастья да любви целую кучу подавай. Он же не птица, он же человек все-таки…
Так, молча, с глупыми переглядками и блаженными улыбками они дошли до Надеждиного дома. Он не стал ее спрашивать про пресловутую чашечку кофе, и она не стала его в гости зазывать. И правда — глупости какие. Пусть в эти игры играют те, кто друг к другу тщательно присматривается как к приемлемому в своем будущем гнезде сотоварищу. А они наигрались уже. Оба. Правда, было все же одно препятствие, остановившее их у подъездной двери…
67 
