54 
И в этом его существовании, в этом диалоге глазами он уже находил какие-то положительные стороны. Он узнал, что все живы-здоровы, что Машка по-прежнему ходит в садик, готовится к школе, скучает по нему. Лида предлагала ее привезти, но он не хотел, чтобы она пришла и расстроилась, что папа в таком вот виде.
– Хорошо, не сейчас. Я поняла тебя, – кивала Лида. – А что потом?
«Потом будет потом», – думал Павел, в глубине души надеясь, что все же что-то изменится, что найдется какой-нибудь выход. Сейчас же он чувствовал себя совершенно разбитым. Что странно, он чувствовал себя, но никак не мог собой управлять. Только глаза. И кончик носа. И еще он мог ощущать прикосновения, но не мог ответить. Мог моргать. И чувствовать себя разбитым.
– Ладно, как знаешь. Мне только лишний геморрой – ее сюда тащить. И холодно.
– Спасибо, – отвечал он ей глазами. Так они и сидели, смотрели друг другу в глаза, она задавала вопросы – медленно и четко, – а он моргал. Это означало «да». Или не моргал, соответственно. Когда она вздыхала и говорила: «Ну, я пойду, наверное», он запрещал глазам шевелиться совсем – так он говорил, нет, кричал: «Не уезжай. Побудь хоть немного еще. Пожалуйста!»
– Ты мелкий жулик. Ну-ка, быстро моргай, что все хорошо и мы увидимся завтра. У меня дела, и Машку надо встретить из садика, – улыбалась Лидка. И он ее отпускал, чтобы ждать следующего дня.
Он был слаб, он был подавлен, он не знал, чем занять себя, когда оставался наедине с собой на долгие пустые часы. Скука, скука, скука. И вот Лида пришла вся на взводе и спросила, есть ли у них вообще какие-то деньги. И он все узнал. И о том, что Лида решила продать дом. Павел знал, как сильно Лида ненавидела это место, так что это его совсем не удивило. Но напугало: что она будет делать с такими деньгами? Успеет ли добежать до канадской границы? Бросит его или нет? Иногда он был уверен, что нет, не бросит никогда, тем более что она и сама так сказала. Но потом, особенно когда в палате становилось темно, Павел вдруг терялся, начинал паниковать. Уйдет, обязательно уйдет. И никто ее, стерву, не остановит. Теперь уже некому!
– Значит, вот как оно все было задумано?! Значит, я буду лежать тут, как бревно для дедушки Ленина, шевелить глазами и еще немного кончиком носа, чесаться без возможности почесаться и в который раз переворачивать в памяти всю свою бездарно потраченную жизнь? А Лемешев будет красть наличные, родители не смогут попасть в санатории и вообще все, что я создавал годами, будет рассыпаться в прах! А я буду лежать живой и видеть, как мои собственные близкие начинают меня ненавидеть? Отлично задумано, вашу мамашу! Лучше бы уж… – начинал было он, но не договаривал до конца.
– Что лучше? Это же ведь именно то, о чем ты просил и умолял. Можно сказать, молился об этом, мой дорогой, – смеялся над ним внутренний голос.
– Но я же не знал, – чуть не плакал Паша, – что все вот так.
– А как ты хотел? Чтобы тебе только пальчиком погрозили? Сказали «ай-яй-яй» и отпустили? В конце концов, по условиям страховки, ты просто просил тебя не убивать, мой дорогой. Оставить жизнь.
– Разве это жизнь? – возражал Павел сам себе. Да, ему было плохо. Так плохо, что хотелось кричать и бросаться с небоскреба. Однако небоскребов в Москве – раз-два и обчелся, не очень-то с них бросишься, а кричать в его положении можно было только на свое внутреннее Я. Да и неправда это, не хотел Павел никакого небоскреба, а хотел бы встать, пойти и голыми руками разорвать Лемешева на две равные части.
– Сука, вот же сука! – давился яростью он.
– Кобель уж тогда, – ехидно замечало внутреннее Я, с которым Павел наловчился вести диалог. Павел корчился от бессилия, лихорадочно крутил в голове варианты, один другого беспонтовее, но остановиться не мог. Ему хотелось немедленно что-то сделать.
– Я мудак! Зачем я оставил эти деньги дома? – рыдал и рычал одновременно он.
– Еще вчера ты переживал, что с этими деньгами Лидка тебя сразу же бросит и побежит прожигать жизнь в ближайшем баре. С парочкой платных афроамериканцев, с большими достоинствами. Ты же знаешь, какие у них достоинства. Помнишь, какая она приехала тогда из «Красной Шапочки»?
– Тогда я сам был виноват, – угрюмо ответил Павел, вспомнив, как Лидка хотела его бросить в первый раз. Она тогда впервые узнала, что он ей изменил, и очень тяжело это перенесла, может быть, на фоне скачущих гормонов. Машке было, кажется, полгода или что-то даже меньше, и Лидка кормила ее грудью. Машка ревела почти все время, у нее вроде колики были. А Лидка бегала злая, потому что Павел отказался оплачивать няню.
54 
