– Слово из четырех букв, первая А, последняя тоже А. Опера.
– Аида?
– Точно. А фамилия вот этого актера? – она тыкнула маникюром в рожу какого-то знакомого рыжего мужика.
– Не помню.
– Я тоже, – она делала вид, что ей интересно, но, по-моему, уже откровенно скучала и ждала, когда же она сдаст меня с рук на руки дяде доктору и, наконец, отвалит отсюда. Глядя на нее я вдруг ощутила, как стремительно лечу в пропасть вместе с доской.
– Вы Лариса?
– Да, – на меня смотрела пара глаз, скрытых за стеклами массивных очков. Маленький, крепкий мужчина лет пятидесяти. Очень мощные руки и плечи.
– Пойдемте, – бросил он.
– Я точно уже не вернусь? – почему-то спросила я.
– В каком смысле? – опешил он. – Обязательно вернетесь. Не собираюсь я вас зарезать.
– Это утешает. Но я не об этом.
– Тогда о чем?
– Вы меня точно положите? Алина может уже уехать или ей есть смысл подождать? – я хваталась за любую призрачную возможность еще чуть-чуть задержаться в коридоре. Доктор задумался.
– Пусть подождет. У вас анализы с собой?
– Да.
– Ну, пойдемте, – и мы пошли по каким-то длинным коридорам. Потом мы останавливались и ждали лифтов, в которых оказывались спрятанными маленькие старушки-лифтерши, сидящие на маленьких стульчиках. Больничные запахи обрушивались на меня, вызывая дополнительные приступы тошноты.
– Раздевайтесь, – бросил мне врач, когда мы зашли в маленький ледяной кабинет, пропахший формалином.
– Зачем? – дернулась к выходу я.
– Я должен вас осмотреть.
– А… Вот анализы, – я положила перед ним на стол пачку бумажек и принялась стаскивать рубашку. Он прищурился и сказал.
– Только низ. Ваш верх меня не интересует, – я поежилась и почувствовала себя в лапах какого-то мясника, деловито осматривающего товар. Раздеваться перехотелось, а еще он, разглядывая мои бумаги, принялся ворчать.
– Прекрасные анализы. С такими анализами только рожать. И что вам неймется? Что вы все боитесь потерять? Какие такие шансы?
– Просто так получилось, – промямлила я.
– А вы думаете, что у других получается как-то по-другому? У всех все одинаково, и у всех есть обстоятельства, я вас уверяю. Уж я всего повидал. И скажу вам одно. Ни один ребенок не разрушил жизнь ни одной женщине. А вот аборты еще как.
– Откуда вы знаете? – разозлилась я, ибо совершенно по-дурацки чувствовала себя, сидя голой задницей в гинекологическом кресле и ведя подобные беседы.
– Знаю. Так, и что у вас? – он принялся совершать непонятные и болезненные процедуры, он которых у меня все нутро свело судорогой.
– Ничего, – зашипела я и захотела сбежать.
– Прекрасная беременность. Срок – двенадцать недель. Вы с ума сошли, так затянуть!
– Я думала, что одиннадцать, – пискнула я.
– Вы думали, – фыркнул он, – а я теперь должен буду убить совершенно живого маленького человека. Человека, у которого уже есть и мозг, и руки-ноги, и душа. Ребенка, которому уже будет больно, потому что у него уже есть нервы. Как вы прикажете мне это переносить?
– Зачем вы это делаете! – закричала я и разрыдалась. Каждое его слово казалось мне самым настоящим садизмом. Врач не должен так делать, не должен! Я снова неумолимо почувствовала себя стоящей на доске посреди пропасти.
– А ну-ка, пойдемте со мной, – вдруг сказал он и потащил меня за рукав.
– Куда, – уперлась я. – Вы хоть понимаете, что ведете себя абсолютно непрофессионально?
– Я понимаю. Но не могу я, глядя на вас, такую красивую, сильную и молодую, не дать вам шанс. Вы ведь не зря плачете. Чувствуете и сами, то, что вы хотите сделать – убийство?
– Да, – прошептала я, – но у меня нет другого выхода. Я не могу.
– Пойдемте, – он настойчиво повел меня снова по коридорам. Так быстро, что мне показалось, что он страшно боится куда-то опоздать. Я не сопротивлялась, хотя слезы и текли у меня по щекам. Я знала, что все бесполезно. Что бы он не сделал или сказал, я уже сделала свой выбор. И я его не изменю.
– Где мы? – спросила я, когда вокруг меня как рыбы, стали медленно бродить молчаливые женщины с пухлыми лицами и огромными животами.
– Это отделение патологии беременных Здесь женщины борются за право родить ребенка. Мы пришли, прошу. – Он ввел меня в кабинет с ультразвуковой установкой и принялся мазать мне живот какой-то липкой дрянью. Так уже делали, но теперь я не понимала, зачем это ему. Вдруг он развернул ко мне экран и принялся тыкать в него.