Особенно,... 
31 
– Не знаю, Ксения Львовна… Как-то странно все это…
– Чего тебе странно?
– Не знаю. Не могу объяснить…
Так и не смогла она тогда выразить словами чувство появившейся внутри смутной неудовлетворенности. Помычала бестолково и замолчала.
Вот же незадача – чувство неудовлетворенности было, а имени ему не находилось. Было только ощущение некое, будто засасывает ее в себя эта странная приторно-халявная жизнь. Лишает воли, сил липучей свекровкиной ласковостью, Никитиным смиренным спокойствием и – даже страшно сказать – равнодушием, а еще – праздными выходными, вкусной едой, красивыми нарядами… Хотя, если подумать, что плохого во вкусной еде, свекровкиной ласке и красивых нарядах? Ничего плохого вроде и нет. Живи да радуйся. Но если б знала она тогда, во что потом выльется эта ее смутная неудовлетворенность…
Осень подступила к городу незаметно, исподволь. Выйдя как-то утром из дому и ступив на желтый опавший кленовый лист, Маруся подумала: через месяц картошку копать надо… Вот никак не искоренялись из нее привычки прежней жизни, хоть плачь! Идет мимо булочной, например, и остановится как вкопанная, и потянет носом… Свежеиспеченным калачом пахнет! Иль мимо газона идет, который только что дворник скосил. Так свежим травным духом и шибанет…
Конечно, на дачу они всем семейством часто выезжали, но что такое эта дача… Те же дорожки, тот же газон. Молока парного не попьешь и огурчика с грядки своими руками из шершавых листьев не вытащишь. Не отдыхалось ей как-то на даче. Потому и запросилась у Ксении Львовны на выходные домой. И причину придумала: надо маме картошку помочь выкопать. Хотя и не пришел вовсе срок для картошки – начало сентября всего! Благо что Ксения Львовна об этих сроках понятия не имеет.
– Что ж, поезжай, Марусенька, – покивала Ксения Львовна, задумчиво разглядывая пространство перед собой. – Маме кланяйся…
Маруся взглянула на нее удивленно – сроду она не наблюдала за Ксенией Львовной такой отрешенной задумчивости. Даже лицо ее будто стекло вниз, и губы сжались в скобочку, и обозначились резко носогубные глубокие складки, как им и положено по природе давно уже обозначиться на лице женщины, перешагнувшей за шестой десяток. Нет, они, конечно, и раньше на ее лице присутствовали, эти коварные складочки-морщинки, во всех положенных им местах, но как-то незаметно отходили на второй план, не позволяли себе такого коварного акцента. Вернее, Ксения Львовна им этого не позволяла. А тут…
– Что-нибудь случилось, Ксения Львовна? – обеспокоенно спросила Маруся. – Вы плохо себя чувствуете?
– Да нет. Со мной-то как раз все в порядке. Меня Виктор в последнее время беспокоит. Что-то с ним нехорошее происходит…
– А что такое?
– Да не знаю я, Маруся! Если б знала! Но я же вижу – он будто весь в себя ушел. Начинаешь о чем-то спрашивать – молчит, будто не слышит… И выглядит в последнее время ужасно. А сегодня на совещании ему плохо стало. Хотели скорую вызвать, да своими силами обошлись. Мне Леня Сергеев позвонил, рассказал. Что делать, ума не приложу… Так все это не ко времени, боже ты мой! Из Швеции новое оборудование привезли, надо устанавливать, специалистов приглашать… Столько хлопот! Придется Ковалева завтра на ужин приглашать…
– А кто это – Ковалев?
– Ну как же, Марусенька… Ты разве не помнишь? Андрей Петрович, профессор, доктор наук, народный врач… Он же был у вас на свадьбе! Седой такой, высокий. Надо, чтоб он Виктора посмотрел… Ах, как не вовремя все это, как не вовремя!
– Так, может, мне не ехать? Может, с ужином вам помочь?
– Нет, Марусенька. Ты поезжай, поезжай. А с ужином Валентина, домработница, разберется. Мы уж по-стариковски тут посидим. И Никита как раз на дежурстве будет… А то Виктор при вас и откровенничать с Ковалевым не захочет!
Всю дорогу Маруся терзалась этим с Ксенией Львовной разговором. Да и в обеспокоенной памяти периодически возникало лицо свекра – и в самом деле выглядел он не очень хорошо. Она тогда, при первом еще знакомстве, это для себя отметила – при всей его барской наружности не походил он на человека удачливого и в жизни состоявшегося. Будто текли из его голубых мутноватых глаз в собеседника болезненные тоскливость и несчастье, похожие на тяжелую перемогу скрученного недугом человека. Хотя и видела его Маруся за время своего замужества довольно редко – Виктор Николаевич днями и вечерами пропадал в клинике, домой заявлялся поздно, часам к девяти. Может, просто устал человек? Перенапрягся? Может, ему просто отдохнуть надо?
31 
