Особенно,... 
42 
В большом супермаркете она купила сок, фрукты, минералку без газа. И еще – кефир, почему-то обезжиренный. Совсем не знала, что купить. Вот когда мама в больнице лежала, она ей и молоко туда носила, и котлеты домашние, и пироги с творогом. И суп в баночке. А тут и не знаешь, чего такого купить…
Перед входом в красивое здание она заволновалась – слишком уж безысходной показалась табличка на дверях: «Областной онкологический центр». Заволнуешься тут. От одного названия под ложечкой холодеет. Представилось ей, как она войдет сейчас в палату, как увидит Виктора Николаевича на узкой железной кровати под серым байковым больничным одеялом…
К счастью, никакой узкой кровати и серого одеяла она не увидела. Хотя и нехорошо, наверное, так говорить в данной ситуации – к счастью. Уж какое тут может быть счастье. Беда одна. Но беда эта была обставлена очень, как оказалось, комфортабельно! Улыбчивая чистенькая девчонка вежливо проводила ее до самой палаты, даже дверь перед ней сама открыла. Да и сама палата произвела на нее достойное впечатление. Она такие больничные палаты только в заграничном кино видела. Все беленько, чистенько, культурненько. Жалюзи на окне. Пальма примостилась в уголочке. Холодильник, телевизор, ноутбук на тумбочке. И кровать вовсе никакая не узкая. Совершенно нормальная кровать, заправленная розовым стеганым атласным покрывалом. Виктор Николаевич встал ей навстречу из кресла, оторвавшись от созерцания спортивной передачи…
– О-о-о! Кто это ко мне пожаловал? Привет от Василия Макарыча?
– От какого Василия Макарыча? – растерянно произнесла Маруся, остановившись в дверях как вкопанная.
– Ну как это – от какого? От Шукшина, конечно! Ты ж, Марусенька, у нас чисто шукшинский персонаж, ни дать ни взять…
– Ой, да ну вас, Виктор Николаевич… Чего вы меня смущаете? И никакой я вовсе не персонаж…
– Да ладно, не обижайся. Проходи давай. Я рад. Вот сюда садись, в кресло. А я на кровать сяду. Чаю хочешь, Марусь?
– Что ж, давайте…
Он суетливо извлек откуда-то из встроенного в стену шкафа маленький тефалевский чайник, белые чашки с блюдцами, коробку с одноразовым «пиквиком», сахарницу, расставил все это на маленьком журнальном столике.
– Ой, а может, ты зеленый любишь? У меня и зеленый есть…
– Не. Я тот зеленый, который в магазине продается, не люблю. Мы с мамой дома сами себе зеленый чай делаем. Напарим мяты, душицы, листа смородинового да вишневого, ромашки – вот и чай… Особенно после бани хорошо… Вот когда вас отсюда отпустят, обязательно к моей маме в гости съездим! И в баню нашу сходите, и чаю напьетесь, и молока парного…
– Спасибо, Марусь. Наверное, это было бы замечательно – в бане от души попариться. Жаль, что не успел я до твоей мамы доехать. Да и возможность у меня такая вряд ли представилась бы. А жаль…
– Ой, да будет еще у вас такая возможность, Виктор Николаевич! Сто раз будет! Вот выздоровеете, и сразу поедем! Чего уж вы так… А что врачи говорят, кстати? Анализы уже сделали?
– Ну да. Некоторые уже сделали, но не все еще. Плохи у меня дела, Марусь. Сказали, к срочной операции надо готовиться.
– Да вы что?! – ахнула Маруся, горестно выпучив глаза и прижав ладошки к пухлым щекам. Видно, слишком уж горестно это у нее получилось, потому что Виктор Николаевич взглянул на нее довольно странно – будто не поверил в искренность первой ее эмоции. Она даже растерялась несколько от этого его странного взгляда. Опустила руки, поникла стыдливо: – Ой… Я, кажется… Наверное, не надо так было…
– Ну почему не надо, Марусь… – тихо улыбаясь, тронул он ее за руку. – Никогда не думай, как надо, а как не надо… Будь такой вот, какая ты есть…
– Ой, так, может, это и хорошо, что вам операцию назначили? Вырежут все нехорошее, и дело с концом! И снова здоровы будете! А? Как вы думаете?
– Не знаю, Марусь. Честно тебе скажу – и сам не знаю. У меня такое ощущение, что я будто уже и нажился на этом свете. Вдосталь. Устал будто. Странное такое ощущение, давно уже сложившееся. Ни с кем об этом не говорил, а с тобой могу. У тебя природа такая чистая, искренняя, ты меня по-бабьи и поймешь, и пожалеешь, правда? Иногда так хочется простой обыкновенной жалости, ты себе не представляешь, Марусенька! Если я не переживу операцию, ты уж поплачь обо мне…
– Ой, да как вам не стыдно даже думать про такое! – задохнувшись от возмущения и сердито хлопнув себя по коленкам, громко возмутилась она его откровениям. – Ишь, нажился уже он на этом свете! Сам так решил! Ощущения у него, видите ли! Да мало ли какие в жизни бывают ощущения! Мне вот тоже в детстве жить не хотелось, когда меня все кругом Муркой дразнили, и что с того? Тоже было ощущение, хоть в петлю лезь…
42 
