Особенно,... 
58 
– Моя мама всегда помнить про свою мать, – снова подсунулся к микрофону Генрих. – Она учила меня русский язык и всегда говорила, что моя русская бабушка жива… Она так… чувствовать. Вы понимаете меня? Она так чувствовать!
– Да. Мы вас прекрасно понимаем, – вздохнула ведущая и, обращаясь к женщине, добавила: – А… что вы еще можете сказать о вашей маме? Может, были какие-то особые приметы?
– Да, да! Я помню, что у нее не было половины мизинца на правой руке. Она рубила дрова, и случайно рука попала под топорище. И на ладони должен шрам остаться…»
Капелька пота давно уже катилась по Наташиному позвоночнику и никак не могла никуда докатиться. Щекотала, будто по нервным окончаниям бежала. И из глаз вовсю катилось, и из носа. Надо было что-то срочно делать, что-то предпринимать, и она никак не могла сообразить – что…
«– Что ж, давайте будем надеяться на наших телезрителей, – уже разворачиваясь к Генриху и Марии спиной, торопливо проговаривала ведущая в камеру свои обязательные фразы. – Будем надеяться, что какая-нибудь информация обязательно обнаружится. Мы всегда ждем. Звоните. Наш телефон шесть шесть ноль десять пятьдесят два…»
Соскочив с дивана и проговаривая вслух, как заклинание, номер названного телефона, Наташа вьюном завертелась по кухне, пытаясь наткнуться на хоть какой-нибудь пишущий предмет. Как назло, ничего под рукой не оказалось, и она молнией слетала в прихожую, выхватила из сумки телефон, торопливо записала номер в его память. И тут же кликнула в мобильной его памяти бабушкин номер.
– Да, Натка! Слушаю! А мы тут с Тонечкой пошли смотреть, как корову доить будут! – безмятежно сообщила ей о своих новостях Антонина Владимировна.
– Мам, прямо по-настоящему! – пискнула где-то рядом с трубкой Тонечка. – Прямо за мымя!
– Не мымя, а вымя! – смеясь, поправила правнучку Антонина Владимировна.
– Постой, ба… Скажи мне быстрее, у Таечки какая фамилия?
– А ты что, не знаешь? Эх, Натка, удивляюсь я тебе…
– Ой, да погоди ты! Говори быстрее!
– Ну, Федорова… А что такое? Случилось что-нибудь? С Таечкой?
– Да нет… Нет, все в порядке! А деревня, в которой жила Таечка до войны, называлась Федоровка?
– Ну да…
– А дочку ее Марией звали?
– Да, она говорила – Машенькой… Да зачем тебе?
– Ладно, ба! Я тебе потом все расскажу! Потом! Сейчас пока не могу, мне срочно позвонить надо! Пока!
– Куда позво… – оборвался и исчез в пространстве испуганный бабушкин голос.
– Куда, куда… На кудыкину гору… – нервно пробурчала Наташа себе под нос, трясясь руками и лихорадочно вспоминая московский код для набора.
В трубке после длинных гудков пошли такие же длинные музыкальные переливы, потом вежливый автоматический голос попросил ее «обязательно оставаться на линии», чтобы дождаться ответа. Наконец после легкого щелчка другой голос, уже с живой хрипотцой, произнес ласково и устало:
– Здравствуйте. Говорите, вас слушают…
– Здравствуйте… Дело в том, что я сейчас видела в прямом эфире… Ведь у вас прямой эфир, да?
– Да.
– Сейчас там был сюжет про Таисию Федорову… Ее разыскивают дочь и внук, Мария и Генрих…
– Да. Прошел такой сюжет. Вы не волнуйтесь, пожалуйста. Что вы хотите сказать?
– Дело в том, что Таисия Федорова всегда жила в нашей семье, это моя няня… Она родом из деревни Федоровка, Смоленской области. У нее была дочка, ее звали Машенька… Это она, она там в студии сидит! И половины мизинца у няни нет, понимаете? Это она! Она!
– Да. Не волнуйтесь. Очень хорошо, что вы нам позвонили. Я сейчас попытаюсь организовать ваш звонок в прямом эфире…
– Н… Нет, я не смогу… Я и правда очень волнуюсь. Лучше вы запишите мой телефон и адрес и передайте им…
– Хорошо. Говорите. Мы обязательно все передадим.
Наташа торопливо начала перечислять в трубку все номера телефонов, какие помнила – и свой мобильный, и свой домашний, и бабушкин мобильный и домашний, и даже свой рабочий телефон назвала зачем-то. А потом перешла к адресам. Девушка на другом конце провода терпеливо повторяла за ней цифры и слова, потом еще раз прожурчала в трубку свое ласковое «благодарю – передадим – не волнуйтесь» и, наконец, отключилась.
Прижав к груди трубку, Наташа снова уставилась в телевизор, где на фоне трогательной музыки и студийных аплодисментов уже обнимались и плакали какие-то люди, и камера выхватывала дрожащие от слезного умиления зрительские лица. Потом в нее вплыло лицо ведущего, и он, опять же под музыку, произнес очень душевно:
58 
