Особенно,... 
28 
Вместо патруля у нас нынче мрачный кехчи, а в роли арестованной – я. Однако же причудливо тасуется колода…
Нет двух одинаковых городов, как и двух одинаковых людей. И нет в одном городе двух одинаковых кварталов. Порой за благообразными фасадами скрывается крысятня; бывает, что в покосившихся халупах встретишь чистую и непорочную любовь. Хотя в хибарах непорочную любовь, конечно, встречаешь реже, чем во дворцах, – обстановочка для романтики неподходящая. Но местам, по которым мы шли, и не пытались придать какое-то благообразие. Так опустившийся алкаш не скрывает подбитого глаза и сальных пятен на рубахе – ему все равно.
Вонь разложения, сладкий запах гнили, от которого к горлу подступает тошнота, что-то кислое… Слизь на потрескавшейся стене дома. Ребенок, играющий с облезлой кошкой. Лохматая бабища неспешно ощипывает ворону, даже не пытаясь отогнать мух. Мычание – не отчаянное, а какое-то деловое: нечто без пола и возраста, измазанное донельзя, пытается выбраться из канавы. За ним серьезно наблюдает тоненькая большеглазая девочка, время от времени швыряя камешки прямо в физиономию неряхи. Веселые места, что и говорить.
С этой стороны город был укреплен еще хуже: половину камней ушлое местное население из стены выколупало и на заборы растаскало. Вряд ли стражники каждую ночь обходят здешние улицы. Разве что десятой дорогой. Интересно, какой дорогой можно обойти улицу?
Кехчи подошел к… хм… строению. Двухэтажному. Каменному, ага. Ну очень высокий сарай с маленькими бойницами – назвать их окнами у меня язык не повернется. Это они стену сюда не разбирая уволокли, что ли? Дверь узкая, над ней – пара окон… н-да. Похоже, стену точно сняли с одного места и засунули на другое. Уж больно бойницы грамотно расположены – слепых зон почти нет. Или просто строил мастер. Такой сарайчик штурмовать – роту ОМОНа положишь почем зря.
Над дверью вывеска: поднявшийся на задние лапы медведь, у которого над головой парит… птица. Топтыгина узнать еще можно: реконструкторы у нас в N-ске любят лепить куда попало гербы позаковыристее. Так что это медведь, а не лев и не кобыла. А вот пернатое чудо я идентифицировать не смогла.
Ящер кивнул мне на дверь. Ну, конечно, сам открывать не собирается. Что логично: стукнуть по голове сзади в случае чего намного легче, чем спереди. Впрочем, бежать я и не думала. Только не здесь. Кехчи в этом гадюшнике то ли свой, то ли успешно притворяется, а на одинокую женщину охочие всегда найдутся. От одного, допустим, отобьюсь. Ну, от парочки. А дальше?
Прохладное дерево под руками. Темнота за входом. И наверняка за дверью кто-нибудь следит: незваный гость не сможет сразу разглядеть, кто сидит в здании. Фора в пару секунд, но их слишком часто оказывается достаточно.
В нос бьет запах дрянной еды. Таверна, конечно же. Кехчи несильно подталкивает в спину. Глаза привыкают к полумраку: ага, вот тут лестница на второй этаж. Сюда, значит.
– Впьрь’од…
Хорошо, уже иду. Ступени не скрипят, хорошие такие ступени, надежные. Косой взгляд налево, на общий зал: ни одна зараза не смотрит в нашу сторону. Очень старательно отводят глаза и что-то жуют. Плохо. В голову лезут всякие глупости типа «никто не узнает, где могилка моя». Гоню их прочь.
На втором этаже узкий прямой коридор и ряды дверей. Похоже, «Медведь и какой-то птеродактиль» – это постоялый двор для избранных.
– Сьюд’а…
Комната производит неожиданно хорошее впечатление. Чистая, хотя и темноватая. Большая. Пять узких застеленных кроватей, у окна валяется тюфяк, у двери друг на друга сгружены три соломенных матраса. Бойница очень узкая, вдобавок затянута мутной пленкой – не вылезу. Да и не собиралась, но все равно грустно. Люблю иметь в запасе отходные пути.
– Н’адо жд’ать. Йессть будьешшь?
А почему бы и не отобедать на халяву?
– Буду.
Кехчи выглянул в коридор, что-то крикнул. Через несколько минут появился угрюмый мужик с подносом. Вполне пристойная похлебка, пара ломтей хлеба, чесночина, дрянное пиво…
Пиво я отставила, остальное умяла за милую душу. Ящер все это время молча меня разглядывал. Его мимика оставалась тайной за семью печатями, ну не разбираюсь я в рептилиях. Что-то он для себя решал. Вертел Айсуо так и эдак (я дернулась, когда младенца перевернули головой вниз), шипел и щелкал. Когда с едой было покончено, снова позвал подавальщика, и поднос убрали. Дальше сидели молча. Я расслабилась, даже задремала. Все равно не убегу, когда еще высплюсь – неизвестно, так хоть отдохну немного.
28 
