22 
Но сейчас было нечто иное. Это не была просто очередная женщина, которую он не собирался забыть. Это был особый момент. Удивительное ощущение — держать ее в своих руках и ощущать запах ее кожи, ее вкус, ее прикосновение, чудесный идеальный звук, который она издала, когда ее дыхание превратилось в томный стон.
Он запомнит и температуру воздуха, и направление ветра, и точный оттенок серебра, которое разбросал лунный свет по траве.
Он не осмелился поцеловать ее со всей страстью. Она была еще такой невинной. Мудрой, проницательной, но невинной, и он готов был съесть свою шляпу, если она до этого целовалась более двух раз. Поэтому он подарил ей поцелуй, о котором грезят юные девушки: нежный, бережный… Легкое касание губ, чуть щекочущее трение, малейшее чуть порочное скольжение языка о язык.
И на этом все должно закончиться. Некоторые вещи джентльмен просто не мог себе позволить, каким бы волшебным ни казался момент. Поэтому с величайшей неохотой он отстранился от нее.
Но лишь на то расстояние, чтобы можно было упереться носом в ее носик.
Он улыбнулся.
Он чувствовал прилив счастья.
А затем она проговорила:
— И это все?
Он замер.
— Прошу прощения?
— Я думала, должно быть, что-то еще, произнесла она недоуменно. Скорее, даже озадаченно.
Он попытался не рассмеяться. Знал, что этого делать нельзя. У нее был такой серьезный вид, смех оскорбил бы ее до глубины души. Он крепко сжал губы, изо всех сил удерживая в себе веселые пузырьки шутливости, которая бурлила и рвалась наружу.
— Это было приятно, — сказала она, и это прозвучало так, словно она пыталась его успокоить.
Он должен был прикусить язык, иначе расхохотался бы в голос.
— Все в порядке, — сказала она, награждая его сочувственной улыбкой, какой улыбаются ребенку, не преуспевшему в играх.
Он открыл рот, чтобы назвать ее по имени, и вспомнил, что не знает его.
Он поднял руку. Точнее, палец. Это был приказ: «Прекратите! Ни слова больше».
Ее брови вопросительно поднялись.
— Есть еще кое-что, — сказал он.
Она открыла рот и начала что-то говорить.
Он приложил палец к ее губам.
— Да, есть нечто большее.
И на этот раз он поцеловал ее по-настоящему. Он взял в плен ее губы своими, он исследовал, покусывал, поглощал… Он обхватил ее руками, привлек к себе, сильно прижал, так что ощутил всем телом ее соблазнительные изгибы.
А она была аппетитной и соблазнительной. Нет, она была скорее сочной. У нее было тело женщины, округлое и теплое, с мягкими изгибами, которые молили, чтобы их гладили и сжимали. Она принадлежала к тому типу женщин, в которых мужчины себя теряют, с радостью отдавая им весь здравый смысл и рассудок.
Она относилась к тем женщинам, которых мужчина не покидает среди ночи. Она будет теплой и нежной, мягкой подушкой и одеялом одновременно.
Она была сиреной. Роскошной экзотической соблазнительницей, которая при этом оставалась абсолютно невинной. Она понятия не имела, что делает. Черт побери, она, наверное, не имела понятия, что делает он. И при этом хватило одной неопытной улыбки, крохотного вздоха, чтобы он пропал. Абсолютно.
Он ее хотел. Он хотел узнать… познать ее. Каждый дюйм ее тела. Его кровь кипела, тело пело, и если бы он не услышал в эту минуту какой-то визгливый крик со стороны дома, одному небу известно, что бы он натворил.
Она тоже напряглась, головка повернулась направо, ушко ловило звуки суматохи.
Себастьяну хватило этого, чтобы прийти в себя, если не полностью, то хотя бы слегка. Он оттолкнул ее от себя грубее, чем намеревался, и, тяжело дыша, положил руки на бедра.
— Да, это было гораздо больше, — потрясенно промолвила она.
Он посмотрел на нее сверху вниз. Волосы ее слегка растрепались и выглядели гораздо небрежнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше считал их пухлыми и сочными, но теперь создавалось впечатление, что их укусила пчела.
Любой, кто когда-либо целовался всерьез, сразу бы понял, что она только что целовалась. Как следует. По-настоящему.
— Вам, наверное, захочется привести в порядок прическу, — сказал он и был уверен, что это, вероятно, самое глупое замечание после поцелуев, которое ему доводилось произносить. Но он никак не мог вернуть свое привычное самообладание. Красота и грация, по-видимому, требовали присутствия рассудка.
Кому бы это могло прийти в голову?
— Ох, — еле выговорила она, поднимая руки к волосам и безуспешно пытаясь их пригладить. — Мне очень жаль.
22 
