Лёгкий, ненавязчивый романчик 
120 
Я перед тем, как заснуть, светло подумал, что когда-нибудь стану дедом — буду ходить расстегнутым, в кожаном ремне и в сапогах гармошкой. Я буду дедом авторитетным и научусь важно говорить салабонам, которые будут меня ужасно бояться и называть «зверь»: «Ты что, опух? Службы не понял, душа драная?! А ну — бегом в туалет, чтоб через пять минут прихожу и вижу в умывальнике свое отражение!» И — кулаком по грудахе. Чтоб синяков не оставалось. А до этого еще дней триста. И я стану дедом. Хозяином жизни.
Утром я шел на электрофорез. Мрачно что-то было. То ли спал плохо, то ли зима скупо дает свет. И медленно время идет.
— Членкор! Членкор, блин… — шнурок из нашей роты Коробчик аккуратно манил меня пальцем.
Я подошел, чуть не захлебнувшись омерзением и тоской, безысходностью.
— Что мы тут делаем? Забил на службу болт? Сачкуем?
Я смотрел на кончики больничных тапок, опустив руки вдоль тела.
— Что молчим, милый?
— Н-нет, — язык еле отлип, — у меня пневмония.
— Что у тебя? — скривил морду Коробчик.
— Воспаление легких. Пневмония.
— Что, умный, что ли, до хрена? Да?
— Нет.
— Как служба? А?
— Как у курицы.
— Почему медленно отвечаем? Охренел?
— Я не медленно.
— А почему это — «как у курицы»?
— Где поймают, там и…
— День прошел…
— Слава богу, не убили — завтра снова на работу.
— Громче.
— Слава богу…
— Так-то. Выздоравливай скорее. Мы тебя в роте очень ждем. Туалеты мыть некому.
Я почти радостно улыбнулся. Хлебом не корми — дай туалет помыть. Но понравиться не удалось.
— Чего оскалился, чама? Скажи: я чама.
— Я чама.
— Завтра я тебе работу принесу. Будешь мне альбом делать. Ясно?
— Да.
— Иди. Мало тебя били. Но ничего. Еще исправимся.
А все-таки ко мне приедет папа. Когда я был маленьким, он качал меня на коленях, а теперь он пожилой и иногда плачет, когда ко мне приезжает, но старается, чтобы я этого не видел. Я тоже плачу, а он это видит. Дома он начальник. У него много подчиненных. Но теперь ему стало трудно полноценно работать. Потому, что он часто ездит ко мне.
Он привезет мне варенье. Вишневое. Я люблю грызть косточки.
— Здравия желаю.
— Здрасти…
— Мне сюда?
И еще — колбасы. И пирог яблочный в целлофановом кульке. И денег. Я ему говорю: не привози денег. А он привозит. Может, говорит, что купишь себе. А их все равно занимают. Но я ему не говорю. Вру, что много себе покупаю. И котлеты привезет, и печенку. Он всегда много привозит. Я страшно объедаюсь — стараюсь съесть все, чтобы в роту не нести. Он тоже иногда ест со мной. Все-таки с дороги, проголодался. Но мало ест. Украдкой. Будто стесняется.
— Ложись, что сидишь?
Папа как-то мне сказал, что я возмужал…
— Сейчас будет покалывать.
«Папа, я не возмужал, я постарел».
— А ваш плешивый что не приходит?
А старики — это тоже дети, только дурные, слабые, дурачки…
— Я говорю, что плешивый ваш не приходит? Выписался, что ли?
«Он не плешивый», — сказал я про себя. Потом подумал, приподнялся на локте и сказал:
— Он не плешивый, — себе под нос. А пластинки даже не слетели с груди — я чуть-чуть привстал. И видел только ее спину.
— Он не плешивый, — громко сказал я.
— Что? — спросила она, что-то записывая.
Я взял и сел. Пластинки шлепнулись на пол. Я огляделся: куда бы дать выход звенящей, зудящей дрожи рук и души? Толкнул цветочный горшок. Он чуть качнулся и устоял. Лежак был теплый, и хотелось лечь обратно.
— Он не плешивый! — крикнул я и толкнул горшок изо всех сил. Рука скользнула, но горшок все же упал, выплеснув язычок земли на линолеум. Белое пятно запестрило и резким бабьим голосом плюнуло: «Это что? Такое?»
Я встал и пошел, потом побежал, никак не теряя эту чертову черную дрожь, дернул занавеску с двери, смел какие-то склянки со столика и, не увидев себя в зеркале, выпрыгнул в коридор. Изо всех сил побежал… Потом были руки из огромной волны выросшей дрожи и чей-то голос перед огромной волной, что вот-вот накроет:
— Какой молодой и такой нервный… Кем хоть был до армии?
Я выдохнул последнее:
— Человеком.
Дембель в опасности
Эпос
Небо застыло сегодня над землей, морщинистой, как мозг, витой шапкой облаков…
«Десять секунд, чтобы принять удобное для сна положение. Если после этого будут скрипы, после третьего скрипа будет: „Рота, подъем!“»
120 
