Лёгкий, ненавязчивый романчик 
150 
«Нулевка» уходила в понедельник, рано утром. В пятницу я купил у гарнизонной старушки двадцать один тюльпан и ждал утром у КПП Наташу.
Она шла одна. Как я и хотел. Как и мечтал эти полтора года. Она смотрела поверх всех, надменно сжав губы, она будто плыла над всеми, сквозь всех, не меняясь гордым лицом, она шла, будто нес ее ветер, что дул в спину, вот так она шла, выставляя белые тягучие ноги в разрез плаща. И была все ближе, и рядом, я как толкнул себя:
— Извините, — напряженно начал.
В спину мне уставился весь наряд на КПП. А она даже не поняла сначала, что это ей сказали, она чуть даже прошла мимо, но тут, нахмурившись, покосилась на меня — это ей? Нет?
— Извините, — повторил я как заведенный. — Я вас задерживаю, извините…
У нее было вежливое, спокойное лицо, в которое я не мог заставить себя взглянуть, от нее пахло духами, я заканчиваю службу, у меня потная ладонь, в которой цветы, как ей сказать это больное, томительное все…
— Вот. Возьмите, пожалуйста. И спасибо вам. — Я попытался протянуть ей букет.
— Что? От кого? Кто вам сказал? Знаете, что ему скажите… — неприязненно вздохнула она, сдвинув выщипанные брови к переносице.
— Нет! Это — только от меня. Да и от всех, я хочу… Спасибо!
— От вас? Вы подождите, за что спасибо-то? Что вы волнуетесь так. — Она поглядывала на букет, как на грязного котенка, а у меня было ощущение, что я падаю в нее, прямо в это прекрасное лицо, невероятно живой поворот головы и единственный голос, которым будто говорит то, что было когда-то твоим.
— Это вам за красоту, — ляпнул я. — Возьмите, пожалуйста. Не обижайте меня, — добавил вообще жалко, даже самому стало стыдно, и все совал ей букет.
— Ну, хорошо, хорошо, — быстро проговорила она. — Я возьму. Давайте с вами так договоримся. Мы цветы отдадим этим ребятам на КПП — пусть они тут поставят, сюда на окошко. И всем, кто будет проходить, будет приятно, вот так… Хорошо, да?
— Да. Так, — кивнул я, вздрогнув оттого, что почувствовал касание ее тела в мягком движении, которым она взяла букет.
Она сунула букет усатому прапорщику в руки, тот еле сдерживал ржание, дежурные за окном вообще стонали от смеха в голос.
И тут из черной «волжанки» высунулся черноволосый холеный старлей — адъютант институтского генерала:
— Наташа, поедем? Нет?
Он отпустил шофера величественным жестом и подошел к нам.
— Цветочки? Кто дарит?
— Да вот, — протянула Наташа свою белую руку, похожую на лебединую шею, в мою сторону. — Мальчик вот этот… Говорит, за красоту. — И она коротко усмехнулась.
Я поднял лицо — вокруг ее глаз были видны морщины.
— Ва-енный? — протянул адъютант, насмешливо приподняв брови. — Это ты, что ль? Ведь ты, наверное, месяц деньги копил? Да какой месяц, полгода! Да? Ну, ты чего стоишь? Шагай давай. На чем хоть экономил? На подворотничках? Да у тебя и сейчас подшивочка-то… да-а, шейку не моем?
Наташа вдруг откинулась назад и захохотала чужим, крикливым голосом:
— Отстань от мальчика, он помоется!
— Давай иди, — отпустил меня старлей по-хорошему.
И он отвернулся, а я стоял, я не мог понять, как люди ходят.
Старлей даже рад был этому и зашипел мне:
— Товарищ солдат, вы что, ходить разучились? С тобой что, позаниматься?
И тут я улыбнулся прямо в его холеную морду. Господи, да ведь уже все, все!
— Позанимайся!
Наряд на КПП открыл рты.
— Что-о?! — завопил старлей. — Какой части? — Я с лету назвал пять цифр, которые старлей немедленно записал в блокнотик, и заорал еще: — Я тебе настроение испорчу, сынок, шагом марш отсюда! — И он толкнул меня в плечо.
Вот этого не надо было делать.
Я шагнул назад и снизу с наслаждением ударил кулаком в его красивое смуглое лицо, по электрическому звонку в шесть утра, по одинокому куску сала в картошке, по портянкам с синеватыми разводами, по мордам, мордам, мордам и маминому голосу из белого конверта, по ушедшей жизни и растоптанному внутри, по двадцати одному тюльпану, которые получат ночные проститутки, подползающие к КПП после двенадцати, по себе, по тому, кем я никогда уже не буду.
Старлей вскрикнул, отшатнулся и стал ловить дрожащими руками свою фуражку — у него было удивительно глупое лицо. Наташа застыла с какой-то брезгливой гримасой, обезобразившей до неузнаваемости ее лик, но мне некогда было всем этим любоваться и разглядывать детали — я бежал вдоль забора, мне надо было преодолеть забор в глухом месте и успеть на построение — впереди меня ждало последнее дежурство.
150 
