Лёгкий, ненавязчивый романчик 
32 
— Что у него на штанах?
— Лампасы! Ведь как писали — «старый казак Илья Муромец».
Возвращались молчком. Клинский вздыхал, не подымая небольшой черноволосой головы, источая спиртовые дуновения, и глотал зевки, уставясь в землю.
— Случилось что?
— Мы случайностей не допустим! Обычная маета. Письмо пришло: Президента убьют. — Приостановился. — Не ты писал? Шучу. И не знаешь кто? И краем уха? Смеюсь. — Он язвительно хмыкнул. — Убьют. В Светлояре. Где чихнешь, а жена уже знает, кто пожелал «будь здоров». Сократите хождения. С крысами у нас — ты понял. Особенно на мясокомбинате. Покусы детей. Народ обступит и — необоснованные надежды, завышенные требования. Людей нехватка вас ограждать. Съезди для роздыху к археологам в Крюковский лес.
Старый дрых, Ларионов и Витя чаевничали с буфетчицей. Архитектор донес:
— Поутру снимаем первых павших. Заказали вам билеты назад.
Клинский тотчас добавил:
— Озаботьтесь мешочек для денег побольше. Ка-вар-дак… — Он жалился, пропадая на лестнице в тепло-синей ночи. — Затеяли проводы Трофимычу в кафе — там подвал залило, крысы по гостям, крысы по мне, крысы Трофимычу по галстуку. Хотели душевно наградить, а старика — в больницу. Синий. Милиция кафе трясет, а что толку? Гибло живем… А сыну завтра в школу. Живодеры, слышьте? — я надеюсь на вас!
— Выпил, — тихонько сказал Ларионов. — Вы и не знали, какая каверза-то с Трофимычем? Такое и вам небось удивительно?
Я пожал плечами.
— Нет. Я хорошо представляю. Подтопление подвалов талыми или грунтовыми водами. Событие трагическое для грызунов.
Осоловели, разошлись.
Русская Троя, или тридцать три струи
Время «Ч» минус 11 суток
— Лейтенант. Сюда иди.
Я замялся у ворот, силясь вглядеться: кто? Да какая разница — люди.
В черной легковушке ожидал Баранов — один. На сиденье белела газета. Хлеб, огурцы, бутылка.
— Залазь. Что ж я один. Мастер! Подняли киоск — в норе ложечки. А вон друг твой из подвала в гостинице.
Я глянул туда. У гостиницы мордой в морду светили милицейский «газик» и синий краснокрестный фургон — между ними толклись милицейские и штатские. Мужик в белом халате нагибался к земле, к черному клеенчатому свертку, похожему на укутанную елку.
— Дед. Небось бомжатник, бомбил на рынке. Сыплется в руках. Нога до колена — вообще свинтила. — Баранов разъерошил рыжий чуб. — Так не вовремя. Следов насилия нет — я его задвину втихаря. А то область отбузует. Перед гостями только и ждут, за что накрутить. Без этого гадюшник. Трофимыча проводили… Мужик! Сорок пять лет пахал. А в колхозе — с одиннадцати. Пять орденов, герой! Сиял, как пацан, танцы затевал. Музыка пошла, и крысюки начали сигать — по галстуку к горлу. Не зря ведь он свихнулся на них. Погань его и схарчила. Так живем — хлеб жуем. — Он раздавил слезу. — За что сдохнет? Ты пошел уже?
Скуки ради я выбрел на единственный освещенный подъезд с притулившимися каретами «Скорой помощи». Поотирался. Санитарка отмахивала с лежака: ступай! Дождешься — в милицию звоню! Не жди ты, Верка спать пошла. Не ее? Ложусь спать, а телефон — вот он, милиция рядом. Морда твоя нетутошная.
Холодно сидеть — не дождешься света. Кошка дремала на лохматом венике, щурясь на меня — не сгоню? Ушел к березам найти лавку, но примостился в траву — трава. А вот я. Сижу в себе, как влитой. Такой вот. Вдруг странно.
Качели чернели виселицей, оттуда расслышал плач — разом догадался кто. Доброй ночи.
— Простите. — Невеста отворачивалась в платок. — Мы вам так надоели! Маленький город: из дому выйдешь — всех повстречаешь. Он — вон окно.
Я не посмотрел.
— Вы пойдите к нему… Встречаю утром — идет в парикмахерскую, уже в орденах. Помахал мне вот так: спасли, меня спасли. Засмеялся. Я к вам кинулась так, от бессилия. Вы почти смогли. Витька разогнулся. А Иван Трофимович вас ждет.
Я зевнул, ну его на хрен.
— Повторяет: я неправильно понял что-то. Болезнь смешная — упадок сил. Он теперь…
— Да ладно вам. Разнылась…
— Сказал: умру, я это понял, теперь и ты пойми. Я пробую. Но это совсем чужое. Не приложишь к себе. Я не знаю: боюсь крыс? А вы?
— Да ну. Они такие беззащитные. С трубы хвост висит, цапнешь карцангом — барахтается, а пузо все наружу. Когда устаешь — раздражает.
Она трогала траву у ног, раскрыв дольку тела на спине, туда легла моя ладонь — лишь тепло.
32 
