17 
Смотрю – а рыжая уже сапоги стягивает. Стащила, пару раз босыми пятками переступила, а потом раз – взяла и юбку скинула и осталась в одной своей парашютной блузке. А блузка-то короткая, еле бедра закрывает. Зато ноги все на виду.
Я на эти ножки замечательные загляделся, а рыжая тем временем кивнула, подпрыгнула и ка-ак влепит мне с разворота пяткой в грудь – я и улетел метра на два. Встал, отряхнулся, и тут на меня словно рыжий вихрь налетел. От двух ударов кое-как уклонился, третий сблокировал – и чуть не взвыл, всю левую руку до локтя отшиб, – а четвертый пропустил. Ну и снова улетел. Лежу, ножками любуюсь – вид на них снизу просто замечательный открывается, – и до чего мне снова вставать не хочется – просто слов никаких нет. А Кара вокруг меня кругами ходит, точь-в-точь как кошка.
Ладно, думаю, ножки ножками, а делать что-то нужно. То, что она троих таких, как я, запросто раскидает – это уже и ежику понятно. Но ведь и проигрывать-то страх как неохота. Ну, думаю, раз руками не выходит, давай, разведчик, головой начинать работать. А то она из тебя сейчас котлету по-киевски приготовит, на косточке.
Поднялся я кое-как, и только рыжая в стойку стать приготовилась – ка-ак прыгнул! И попал. Пробился за счет массы, называется. Шлепнулись мы наземь, она снизу, я сверху, и тут я ее руками за бедра облапил – и вверх. Как она завизжала!
Сразу все приемы из головки повылетали. Отмахивается от меня, словно от мухи. Я ее еще по щекам легонько хлестнул и вскочил. Улыбаюсь, а внутри холодно. Ну, думаю, сейчас она меня точно по стенке размажет.
Кара вскочила – лицо от волос не отличишь, ноздри раздуваются – лань трепетная. Та еще лань, под копыто лучше не попадаться. А вокруг хохочут.
И опять я ее сильно недооценил. Зубами скрипнула, блузку одернула и звонко, на весь двор:
– Спасибо за урок, учитель.
И тоже улыбается.
Ох, думаю, а ты, оказывается, у нас еще та штучка. Похуже шпринг-мины.
Вообще, вся эта женская психология для меня – мрак полнейший. Никогда их не понимал, да и не пытался. То ли дело разведка, все просто, все на ладони: вот первая линия обороны, вторая, вот огневые точки, их сектора обстрела – автоматически уже все фиксируешь. А вот батарея зениток восемь-восемь на прямую наводку стрелять изготовилась, и сразу же дальше разматываешь – выставили ее здесь немцы потому, что считают это направление танкоопасным, значит, поле перед ней минами противотанковыми нафаршировано, а те три штурмовых орудия и «тигр», что за пригорком под сетками замаскированы, скорее всего, будут действовать во фланг во-он из той рощицы, недаром от их стоянки прямиком туда колея ведет. И все понятно. А с женщинами – помню, стоит одна такая, ресницами хлопает: «Извините, товарищ лейтенант, не успела». Всего-то делов – связь проложить. Люди на передовой под обстрелом – успевают, а эта – не успела!
Ладно. Забрал я у Арчета ремень, надел. Рыжая тоже обратно в юбку влезла и стоит. Ровно и не было ничего.
– Ну, хватит, – говорю, – потанцевали, и будет. Ты мне лучше скажи, как тут у вас насчет завтрака?
– А разве ты не у Аулея будешь?
– Да знаешь, – говорю, – не привык я как-то за одним столом с командирами сидеть. Так что покажи лучше, где тут столовка для рядового и сержантского состава?
На самом деле у нас-то в разведроте все за одним столом сидели, и офицеры тоже. Ну, так то у нас, а на новом месте, пока не осмотрелся, лучше устава придерживаться. Спокойнее выходит.
Арчет плечами пожал.
– Как хочешь, – говорит, – пойдем, покажу. Только еда ведь у нас похуже будет, чем у Аулея. Не говори потом, что не предупреждал.
– Посмотрим, – отвечаю. – Мне много чего жрать доводилось.
Вещмешок, он ведь не резиновый. Как начнешь на выход собираться – каждый раз головная боль. И НЗ хочется побольше утащить, и диск лишний к автомату сунуть, и гранат. А навьючишь на себя как на верблюда – тоже ведь далеко не утащишь. Да и капитан – в землянке-то он ничего не скажет, но стоит тебе лишний раз споткнуться… Развязал, это, это, это, это – выложил, завязал. Полегчало? Вперед в дозор. Вот и перебиваешься на подножном корме. Я до войны и не знал, что все это в рот брать можно, тем более – что сам хватать буду и еще радоваться, что в брюхе не бурчит.
Привел Арчет меня в местный общепит. Выдали мне миску похлебки, ломоть хлеба и пару овощей каких-то. Похлебка так себе, вроде баланды. Не то чтобы ее едой назвать можно, а, скорее, просто с голоду подохнуть не дает и в животе пустоту заполняет. А хлеб совсем худой. В общем, явно не ауфшнит[3] и даже не фиш ин аспик[4].
17 
