Особенно,... 
157 
После экстаза, когда успокоились, она взяла с ночного столика открытку с доблестным ракетчиком, борцом за мир.
— Представляю, как тебя взбесила эта открытка; швырнул ее в корзину для белья!
Он покрутил открытку в полнейшем недоумении:
— Я первый раз это вижу. Ты не знаешь, Ралик, без тебя я впал в прострацию.
— Я кое-что знаю. Звонила сегодня Анке Эр. Славная баба, она мне кое-что рассказала про твою прострацию. Но самое главное — это то, что ты завязал…
— Самое главное — это то, что я дописал! Дописал «Вкус огня»! Представляешь?
— Bay! — воскликнула она на языке НАТО и запрыгала на постели среди скомканных одеял. — Давай мне рукопись, я сразу начну читать!
И тут он хватился. Три копии нетленного эпоса остались на заднем сиденье «жигулей». Любой человек может уехать на этой машине. Нет ключей? Любому человеку это не помеха. Он соединит проводки, и мотор заведется. Любой человек прочтет роман и пойдет стучать в гэбэ. Собственно говоря, любой человек может оказаться гэбэшником, который в жажде повышения притащит «Вкус» своим козлам. Любой человек, между прочим, может оказаться иностранцем, предположим, филологом-русистом. Он опубликует книгу под своим именем и огребет весь гонорар. С другой стороны, любой человек из всех возможных, согласно теории бесконечных чисел, может оказаться настоящим автором романа, Аксёном Ваксоновым. Он после встречи с любимой может хватиться, что роман под угрозой, натянуть джинсы на голую задницу и помчаться вниз, чтобы ахнуть от радости: никакой другой любой человек не подоспел; и роман цел!
1975
Ссыльный
Итак, начинаем с одной ночи лета 1971-го. Вернулся из ссылки Процкий. В либеральной Москве его встречали как триумфатора, хотя некоторые огосударствленные писатели с оттопыренной нижней губой выражали недоумение: кто такой этот Процкий? И что он такого особенного написал?
Ах так?! Нэлла Аххо вскакивала и приближала лицо к какой-нибудь надменной физиогномии, которая от нее чуть-чуть сторонилась, боясь плевка. Вы, значит, никогда о таком ничего не слышали, никогда не читали его стихов ни в «Правде», ни в «Комсомолке»? Ну тогда слушайте! Она читала:
- Я обнял эти плечи и взглянул
- На то, что оказалось за спиною,
- И увидал, что выдвинутый стул
- Сливался с освещенною стеною.
- Был в лампочке повышенный накал,
- Невыгодный для мебели истертой,
- И потому диван в углу сверкал
- Коричневою кожей словно желтой.
- Стол пустовал, поблескивал паркет,
- Темнела печка, в раме запыленной
- Застыл пейзаж; и лишь один буфет
- Казался мне тогда одушевленным.
- Но мотылек по комнате кружил,
- И он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
- И если призрак здесь когда-то жил,
- То он покинул этот дом. Покинул.
Но это же просто гениально, восклицал либеральный народ. Это инкарнация Мандельштама! И все начинали читать его строки, поскольку едва ли не каждый считал, что он (или она) хоть малую каплю добавили в его освобождение.
- Плывет в тоске необъяснимой
- Среди кирпичного надсада
- Ночной кораблик негасимый
- Из Александровского сада…
Или:
- Джон Донн уснул.
- Уснули, спят стихи.
- Все образы, все рифмы.
- Сильных, слабых
- Найти нельзя.
- Порок, тоска, грехи,
- Равно тихи, лежат в своих силлабах…
Или:
- В деревне Бог живет не по углам,
- Как думают насмешники, а всюду.
- Он изгороди ставит, выдает
- Девицу за лесничего и, в шутку,
- Устраивает вечный недолет
- Объездчику, стреляющему в утку.
Или:
- Наверно, тем искусство и берет,
- Что только уточняет, а не врет.
- Поскольку основной его закон.
- Бесспорно, независимость деталей.
Или:
- Навсегда расстаемся.
- Смолкает цитра.
- Навсегдa — не слово,
- а вправду цифра.
- Чьи нули, когда мы зарастем травою,
- Перекроют эпоху и век с лихвою.
Или:
157 
