Особенно,... 
106 
С мертвых тут же стали срывать одежду. У Глыбова оказался жирный живот. А на спине и плечах – зеленые, неправильной формы, пятна. Над ним нагибались, рассматривали.
– Порченый.
Обнаженные тела городских людей по контрасту с мощными, поджарыми, рукастыми дикарями смотрелись жалко.
Митяй присел перед Савелием, спросил весело:
– Баба где?
– Бабы нет, – хрипло соврал Савелий.
Он точно знал, что местные побоятся лезть в вездеход. Просто не сообразят, как открываются двери. Главное, чтобы Илона не закричала, не стала колотить изнутри по стеклам.
– Нет бабы, – повторил он. – Она… хворая.
– Ага. – Дикарь поднял нож и быстрым движением рассек Савелию щеку. – Не врешь?
– Нет, – твердо произнес Савелий и через плечо молодого Митяя увидел, как на поляну под руки выводят старого Митяя.
Завернутый в мех старец шел очень медленно, с двух сторон поддерживаемый бородатыми ординарцами. Тяжело переставлял ноги в огромных, изъеденных молью валенках. Воины примолкли, торопливо расступились. С их дубин обильно текло ярко-красное. Старик внимательно осмотрел окровавленные тела, пошевелил бровями, взглянул на сына. Тот ухмылялся. К Савелию подскочили, железными пальцами схватили за волосы, за локти, рванули, поволокли. Он застонал от боли, но его ударили в живот, выбили дыхание. Несколько секунд он хрипел, зажмурив глаза, а когда открыл – увидел прямо перед носом валенки и даже распознал их кислый запах.
Глядя сверху вниз, патриарх вздохнул и объявил:
– Тебя не убьем.
Вдруг Савелий решил схватить его за ноги, повалить, вцепиться в горло. Пока в спину будут вонзать лезвия, пока будут ломать дубинами затылок, он успеет покончить со стариком, и самому умирать будет уже не так обидно. Но потом он вспомнил, что его судьба – превратиться в стебель зеленый, а растения не мстят за собратьев.
– Садись в свои железные санки, – продолжал старик. – Возвертайся до своих. Расскажи, чего тута было. А кто не поймет, тем по новой расскажи. И мои слова передай. Пускай все, сколько вас есть, уходят отсюдова. Тута все наше, а вашего ничего нету. И не будет. Не уйдете – всех убьем. Уйдете и возвернетесь – тоже всех убьем. Понял меня?
Ногой, обмотанной в смрадную сыромятную портянку, Савелия пнули в пах. Старик терпеливо подождал, пока пленник перестанет кричать.
– Мне, – продолжил он, – отец говорил, что далече отсюдова стоит город большой, где все есть. Знаю, что вы оттудова пришли. Из города, где все есть. Зачем пришли – не знаю и у тебя не спрошу. Ты все равно не скажешь. Потому как сам не знаешь. По глазам вижу. Только тута вам жизни не будет. Вы злые и порченые. Вы своих баб готовы на сторону отдать, чтоб свои беды исправить. Видать, крепко вас Худой Петух в жопу клюнул. Правду говорят: у кого все есть, тот еще больше хочет. Иди до своей деревни, скажи слова старого Митяя и сына его: пускай Худой Петух заберет вас всех обратно. Туда, где все есть, но толку нет. А по своим друзьям не плачь. Их Белый Лось растоптал, иначе никак было. А бабу свою белую никому не отдавай, себе оставь.
Валенки исчезли из поля зрения. Когда Савелий поднялся на ноги, поляна была пуста. Только в центре ее лежали вповалку четыре обнаженных тела. Красная кровь, зеленая трава. Доктор лежал на спине, череп был раздавлен, но на лице – ни царапины, в раскрытых глазах выражение покоя. Тела Гоши Дегтя и Глыбова были обезображены до неузнаваемости, Муса – изрезан вдоль и поперек.
Дикари унесли даже брезент.
«Закопать, – пронеслось в голове. – Похоронить. Нет, погрузить в вездеход, отвезти в поселок. Снарядить карательный отряд. Зачем? Я не каратель. Я даже не человек. Вернусь, брошу пить чудо-таблетки, стану стеблем. Корни пущу, буду тянуться к солнцу. Репейником стану, смородиновым кустом, чем угодно».
Дождь прекратился, и над поляной уже сужала круги какая-то ширококрылая птица, из тех, что не прочь потерзать еще теплое мясо.
Савелий огляделся. Полез в вездеход. Под сиденьем нашел то, что искал, – еще один автомат, принадлежавший Смирнову. Проверил магазин – полон. Открыл заднюю дверь вездехода и увидел, что Илона спит. Завернулась в одеяло, поджала к груди колени. Она ничего не видела, не слышала предсмертных хрипов и хруста костей. «Как хорошо, – подумал Савелий. – Как хорошо, что она спит! Не стану я тела грузить. Отвезу девчонку в колонию, возьму Полудохлого, еще двоих-троих, вернусь. А Илоне ничего не скажу. Никому ничего не скажу, это будет по-человечески».
106 
