Последние отзывы

  142  

Господа офицеры застыли, не успев в очередной раз сдвинуть граненые «бокалы». Бубенчиков повел носом и внушительно прокашлялся.

– Товарищ замполит!.. – радостно воскликнул Ржевский и, осекшись, добавил гораздо тише: – Присоединяйтесь…

Вместо ответа Бубенчиков обвел взглядом стол. Ничего криминального он там не обнаружил. Поверх газеты, заботливо прикрывавшей казенную скатерть, были разложены плавленые сырки, черный хлеб, квелые огурцы, ломтики домашнего сала, благоухавшего чесноком на всю комнату, перебивая свежий аромат новых досок. С краю стола примостилась горсть окаменевших ирисок, припасенных, очевидно, для последней стадии опьянения, когда уже все равно чем закусывать.

Некоторое время замполит раздумывал, не стоит ли закатить скандал, потом махнул рукой и устроился на краю койки.

– Наливайте, – велел он, подпирая щеку мясистой ладонью.

Ржевский взял на гитаре одинокий аккорд, сложный и печальный. Лейтенант Топоров поспешно вытащил из-под стола трехлитровую банку, на которой еще сохранилась потертая этикетка «Сок томатный с мякотью», и щедро плеснул в подставленный кем-то стакан подозрительно розовой жидкости.

За время службы Бубенчикову приходилось пивать самогон самых необыкновенных оттенков – от алмазно-прозрачного до мутно-коричневого (который должен был в случае неожиданной проверки изображать кофе). Поэтому замполит, ловко стащив со стола ломоть хлеба с салом, одним движением локтя влил в распахнутый рот половину содержимого стакана, сглотнул и зажмурился, ожидая реакции организма.

Реакция последовала, но совершенно не такая, на какую рассчитывал Бубенчиков, ожидавший мазка наждачкой по нёбу и дальше, по пищеводу до самого желудка. Напиток и вправду оказался очень крепким – чуть ли не как медицинский спирт, – но скользнул в горло, точно масло. Он был сладким и ароматным, он пах медом и земляникой, а еще – травами и летней душистой жарой, настаивавшейся много дней в тяжелых бутылях с домашней наливкой. Этот аромат сбивал с ног, он пробуждал где-то в самых глубоких и древних отделах мозга память предков, открывал в человеке лучшие чувства и стремления, приобщая не описуемой словами благодати…

Бубенчиков сглотнул еще раз, и призрак нирваны отступил, рассеиваясь. Замполит тряхнул головой, открыл глаза и, набычившись, оглядел занервничавших офицеров.

– Откуда взяли? – просипел он – глоток наливки не прошел бесследно даже для его луженых голосовых связок.

Как выразился позднее Ржевский, «брехня эта офицерская солидарность». Все взгляды разом обернулись к лейтенанту Топорову. Тот побледнел и замялся.

– Ну? – все тем же зловещим шепотом осведомился Бубенчиков.

– Да вот… принесли… – не своим голосом произнес Топоров и уронил стакан.

* * *

Майор Кобзев готов был рвать на себе волосы. Удерживало его только два обстоятельства – во-первых, шевелюра его и без того угрожающе редела с каждым годом, а во-вторых, над столом Кобзева нависал торжествующий Бубенчиков, и демонстрировать ему свое отчаяние гэбист не собирался ни при каких обстоятельствах.

Злополучная банка с наливкой разделяла спорщиков точно барьер. Майора одолевало непреодолимое искушение посмотреть на замполита через банку и увидеть, как колышется его разбухшая розовая харя.

– Не вижу в случившемся трагедии, товарищ Бубенчиков, – упрямо повторил он.

– А это… это… непотребство?! – патетически воскликнул замполит, размахивая руками. – Советские офицеры, позоря свое высокое звание, берут с уходящих в самоволки солдат мзду алкоголем! Да это трибунал!

При слове «трибунал» обвиняемые разом съежились. Собственно, ни замполит, ни гэбист не обладали правом решать их судьбу, но все понимали – к чему придут сейчас спорщики, так и будет.

– Ну зачем сразу трибунал, Николай Марксленович? – успокаивающе проговорил Кобзев. – Товарищи, очевидно, не прониклись важностью нашей миссии, глубиной момента… но их ли в этом вина?

Замполит пожевал губами. Обвинение было серьезное. Ясно, на что намекает Кобзев – дескать, это товарищ Бубенчиков не донес до отдельных членов партии… а кто в этом чертовом контингенте не партийный? Только комсомольцы.

– А нарушение устава? – парировал он. – Устава караульной службы, между прочим, Степан Киреевич? А самовольные отлучки рядового и младшего офицерского состава из расположения части?

– Явление, безусловно, недопустимое, – подхватил Кобзев. – Совершенно недопустимое и безобразное. Но подпадает ли оно под трибунал? Ведь мы имеем дело не с какими-то… неустойчивыми элементами. Участники нашего опыта выбирались весьма тщательно. Мы не можем из-за одного проступка, пусть и позорного, брать под сомнение безупречное прошлое…

  142