очень нудно 
41 
Брюс снова заговорил, но без злой страстности, а спокойно, может быть, даже излишне, и это насторожило Дорис.
— Мой отец умер от инфаркта, а довела его до этого моя молодая мачеха. Сначала она околдовала его, потом разорила. А в довершение наставила ему рога. Она, между прочим, пыталась соблазнить даже меня! Я не раз задумывался, могло ли быть что-нибудь между вами и Патриком…
— Негодяй!
Дорис ударила Брюса, вложив в удар и в это слово всю свою силу и ненависть к нему.
Ей были одинаково противны его иезуитская улыбка и мерзкий тон. Удар пришелся ему в бок. Но при этом она сама пошатнулась и оказалась в опасной близости от обидчика. Она попыталась отодвинуться, но он схватил ее за руку.
— Вы сумасшедший, больной человек! — отчаянно вскричала Дорис.
— О нет! Больная здесь одна — это вы. Разве не так?
— Я заболела из-за вас. И вообще, я предпочитаю умереть, только не быть обязанной вам ничем.
— Может, и надо было дать вам умереть, — поддакнул он, — но тогда вы унесли бы с собой секрет воздействия на чувства ваших многочисленных партнеров. Представляете, как длинна была бы очередь тех, кто пришел бы оплакать безвинную жертву гриппа?
— Вам не идет такой возвышенный стиль. Если верить вам, то мне для моих дел хватает пары минут и охапки сена, чтобы было, что подстелить!
— Протестую! Не надо валить все на меня. Это вы, а не я устанавливали правила общения с вашими мужчинами и действовали согласно им!
Дорис пыталась вырвать руку, но он не ослаблял хватку.
— Мне, наверное, надлежит пасть вам в ноги за проявленное благородство и рыцарское отношение к даме? — поинтересовалась Дорис. — Но люди от гриппа, как правило, не умирают. А ваше раздражение я хорошо понимаю: после стольких усилий такая легкомысленная особа, как я, должна была бы млеть от одного только вашего вида, но…
Брюс резким движением притянул ее к себе, потом запустил одну руку в ее густые волосы и, откинув ей голову, накрыл своими губами ее трепещущий рот. Дорис закрыла глаза, чтобы не ослепнуть от блеска совершенно безумных сейчас глаз Брюса. Она понимала, что в эти странные объятия их толкнула ненависть, глубокая и темная, так, по крайней мере, считала она. В голове Дорис царила пустота, а тело было таким расслабленным, что ей казалось? она больше им не владеет. Послушные натиску Брюса губы приоткрылись, как бы приветствуя вторжение его языка. Его сердце буквально билось о налившиеся груди Дорис. Теперь всеми ее поступками руководило одно непреодолимое желание сдаться на милость победителя. Его руки сомкнулись на бедрах Дорис, пальцы легли на ямочку в том месте, где спина переходила в холмики ягодиц. Сейчас Брюс был единственной опорой бестелесной оболочки Дорис, но, не ощущая веса собственного тела, она, тем не менее, чувствовала толчки горячей крови в венах.
Губы Брюса становились требовательными и одновременно удивительно нежными, когда касались ее лица, век, прикрывавших глаза, стройной, напряженной шеи. А руки, скользнув под ненадежную внешнюю оболочку Дорис — рубашку из легкой ткани, — породили волну новых эмоций, которые раньше она могла только вообразить. Это были те во многом темные, глубокие, зачастую непонятные ей чувства, накатывавшиеся и затоплявшие в ней все остальные ощущения. Ей казалось совершенно нормальным то, что она делала. Ее руки очутились под его рубашкой, и она ладонями почувствовала мощь и мускулистость его плоского живота. Прикосновения эти возбуждали Дорис, как и легкие постанывания, которые проникали через его стиснутые губы. Она ощущала жар, который излучала кожа Брюса. На ощупь она казалась шелковистой. Скользя по ней пальцами, Дорис ждала продолжения, потому что волна наслаждения не спадала.
Брюс Кейпшоу виделся ей совершенным и прекрасным представителем мужского пола. И сейчас он принадлежал только ей. Сколько раз она мечтала о такой минуте — он ничей, только ее. Дорис инстинктивно вздрагивала, когда его руки касались ее кожи — ни сильнее, ни слабее, чем это было необходимо, чтобы ее трепещущее тело отозвалось на ласку.
Мужчина поднял голову, и она заметила его глаза, затуманенные страстью. Они с откровенно голодным выражением скользили по лицу Дорис. Да это был подлинный чувственный голод! И желая утолить этот голод, Дорис как заклинание шептала его имя дрожащими губами. Его руки скользнули еще ниже, казалось, теперь их тела слились в единый диковинный организм. Ее била дрожь, причем сильнее, чем при любой лихорадке, которую ей довелось пережить. Это было желание, неутоленное и оттого неподвластное любым доводам разума и логике!
41 
