Но Джек не боялся. Он настолько злился, что не смог бы вымолвить и слова, не выплеснув свой гнев. А ярость он предпочитал держать внутри, чтобы она тлела, как угольки, в надежду опалить Гору Фелчера и оставить на нем такие же незаживающие раны, какие, как казалось Джеку, навсегда останутся на нем.
В тот день, когда Джек проиграл пари, к нему подошел Альдо.
— Просто сделай и забудь. И никогда не вспоминай об этом, — негромко посоветовал он. — Как и о тюрьме.
Джек стоял в коровнике и смотрел, как напрягаются мышцы Горы, когда он забрасывает сено на стог, который скирдовал в углу.
— Язык проглотил? — спросил Гора, стоя спиной к Джеку.
— Да нет.
— Да нет! — передразнил его Гора. — Он теперь мой, как и ты. Весь, с потрохами.
Фелчер снял рабочие рукавицы. На его лбу бисеринками поблескивал пот, футболка спереди тоже была мокрой.
— Я уже начал было сомневаться, что ты отдашь долг. — Он опустился на сено. — Давай снимай штаны.
— Нет.
Гора прищурился.
— Ты должен гореть желанием.
— Я сам пришел, — равнодушно сказал Джек. — Это все, о чем мы договаривались.
Гора швырнул его на спину, вывернув руку и зажав шею в стальные тиски.
— Ты возомнил себя умником, а даже не знаешь, когда нужно закрыть рот!
Джек собрал всю свою волю в кулак и сделал то, чего Гора никак не ожидал: он замер и покорился.
— Я и есть умник, болван, — негромко произнес Джек. — Я достаточно умен, чтобы понять: тебе меня не сломать, даже если оставшиеся семь месяцев ты будешь дрючить меня трижды в день. Потому что я не стану думать о том, как ты жесток. Я буду думать, насколько ты жалок.
Гора ослабил хватку вокруг его шеи.
— Ни черта ты обо мне не знаешь!
В наказание и в подтверждение своих слов он прижался к Джеку сзади. Ни намека на возбуждение.
— Ни черта ты не знаешь!
Джек старался не думать о том, что может произойти, если он чересчур сильно надавит на больную мозоль или перегнет палку.
— Похоже, ты не можешь меня трахнуть, — произнес он и тяжело сглотнул. — Почему бы тогда тебе не трахнуть самого себя?
С ревом, который вспугнул воробьев на балке, Гора отскочил от Джека. Ему никогда не приходилось насиловать человека, который вроде бы и покорился, но не сломался. И это крошечное отличие сравняло их силы.
— Сент-Брайд!
Джек повернулся со скрещенными на груди руками — отчасти потому, что хотел выглядеть спокойным, отчасти чтобы не сломаться.
— Ты мне не нужен, я могу иметь сотню других! — бесновался Гора. — Я тебя отпускаю, вали отсюда!
Но Джек не шелохнулся.
— Я сам ухожу, — медленно произнес он, — и это большая разница.
Негр едва заметно наклонил голову в знак согласия. Они вышли из коровника на слепящий солнечный свет. Между ними было всего полметра, а казалось — непреодолимая стена.
Через три месяца истек срок, который Фелчер отбывал за кражу со взломом. Тем же вечером комната отдыха гудела. Теперь, когда Гору освободили, расстановка сил изменилась.
— Там хоккей идет, идиот! — выкрикнул какой-то заключенный.
— Ага, a твоя мамаша — вратарь!
В коридоре эхом отозвались шаги дежурного надзирателя, который спешил на крики. Джек закрыл книгу и подошел к столу, где двое мужчин бросались оскорблениями, словно дротиками. Он наклонился, взял пульт, уселся на стул перед телевизором и переключил на викторину.
«Это слово на хинди означает «принц» и произошло от «реке» — латинского "король"».
— Раджа! — выкрикнул кто-то из глубины комнаты.
«Два государства, самый большой процент населения которых составляют шииты».
— Иран и Саудовская Аравия, — сказал Альдо, занимая место рядом с Джеком.
Мужчина, который хотел смотреть хоккей, уселся у них за спиной.
— Иран и Ирак, — поправил он. — Ты что, дурак?
Дежурный вернулся в кабинку.
Джек, который держал на колене пульт, словно скипетр, знал ответ на каждый вопрос.
Конец марта 2000 года
Сейлем-Фоллз,
Нью-Хэмпшир
Ежедневно в последние три недели Джек, просыпаясь в гостевой комнате апартаментов Роя Пибоди, выглядывал в окно и видел Стюарта Холлингза, постоянного посетителя, который выгонял по утрам свою корову пастись. Старик неизменно выходил в половине шестого, ведя покорное животное на веревке, и корова, с трудом волоча ноги, шла за хозяином, словно преданная собака.