Джун Нилон не пришла: она постоянно дежурила у постели дочери, приходившей в себя после пересадки. Правда, она прислала букет лилий, и те, увядая, все еще лежали на могиле.
Мэгги рассказывала, что врачи очень довольны исходом операции. Сердце запрыгало, как заяц. Клэр должны выписать уже к концу недели.
– Вы слышали о пересадке? – спросил я.
Грейс кивнула.
– И я знаю, что, где бы он ни был, он очень рад. – Она стряхнула с юбки пыль. – Я уже собиралась уходить. Мне нужно вернуться в Мэн к семи часам, работа.
– Я позвоню вам на неделе, – сказал я.
Я не лгал. Я обещал Шэю заботиться о Грейс – но, если честно, мне кажется, он хотел быть уверен, что и она присмотрит за мной. Каким-то образом Шэй догадался, что, лишившись церкви, я тоже нуждаюсь в семье.
Я опустился на то самое место, где только что сидела Грейс. Я ждал.
Проблема была лишь в том, что я не знал, чего жду. Прошло уже три дня. Он сказал, что вернется, он пообещал воскреснуть. С другой стороны, он признался, что намеренно убил Курта Нилона.
И эти две мысли никак не уживались у меня в голове. Может, я должен был, как Магдалина, высматривать ангела – ангела, который возвестит, что Шэй покинул свою гробницу. А может, он просто отослал мне письмо, которое я получу сегодня вечером. Пожалуй, я ждал знака.
За спиной у меня раздались шаги, это бегом возвращалась Грейс.
– Чуть не забыла! Я же должна передать вам вот это.
Это оказалась большая коробка из-под обуви, перевязанная резинкой. Зеленый картон обтрепался по краям, кое-где виднелись мокрые пятна.
– Что это?
– Вещи моего брата. Мне их отдал начальник тюрьмы. Но внутри была записка от Шэя, он хотел оставить это вам. Я бы отдала вам их еще на похоронах, но в записке было сказано, что это нужно сделать непременно сегодня.
– Оставьте себе, – сказал я. – Вы же его семья.
– Вы тоже, отче.
Когда она ушла, я сел у могилы Шэя.
– И все? – вслух поинтересовался я. – И вот этого я должен был ждать?
Внутри оказался набор инструментов и три пачки жевательной резинки.
«У него была одна пластинка! – услышал я снова слова Люсиуса, – но ее хватило на всех».
Кроме этого там лежал лишь небольшой плоский предмет в газетной обертке. Типографская краска слезла много лет назад, бумага пожелтела. Внутри же скрывалось то, от чего у меня перехватило дыхание.
Это была фотография, которую у меня украли из общежития много лет назад. Та фотография, на которой мы с дедом хвалились уловом.
Зачем он забрал эту вещь, не имевшую никакой ценности для постороннего человека? Я коснулся дедушкиного лица большим пальцем и вспомнил, как Шэй рассказывал о своем вымышленном деде – о том деде, которого он придумал по моей фотографии. Может, он забрал ее как подтверждение всего, чего он был лишен? Может, он часами смотрел на нее, завидуя мне всей душой?
Я вспомнил кое-что еще: фотографию украли до того, как меня выбрали одним из присяжных. Я покачал головой, не в силах в это поверить. Вполне возможно, что Шэй узнал меня, увидев в зале суда. Вполне возможно, что он узнал меня вновь, когда я впервые пришел к нему в тюрьму. Вполне возможно, что все это время он меня разыгрывал.
Я задумчиво мял газетный листок, в который было обернуто фото, когда вдруг осознал, что это вовсе не газета. Слишком плотная бумага, да и другой формат. Это была страница, вырванная из книги. В верхнем поле я прочел: «Библиотека Наг-Хаммади», крохотным шрифтом. «Евангелие от Фомы», впервые опубликованное в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году. Я провел пальцем по знакомым изречениям.
И он сказал: Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти. Иисус сказал: и те, которые мертвы, не живы, и те, которые живы, не умрут.
Иисус сказал: не лги.
Иисус сказал.
И это же сказал Шэй. У него было достаточно времени, чтобы запомнить одну страницу.
Снедаемый разочарованием, я разорвал ее в клочья и швырнул на землю. Я злился на Шэя; злился на самого себя. Я уткнулся лицом в ладони – и почувствовал легкое дуновение ветра. Конфетти слов разлетелось во все стороны.
Я побежал за ними. Когда они натыкались на надгробия, я ловил их и засовывал в карманы. Выпутывал их из сорняков, разросшихся по краям кладбища. За одним фрагментом я гнался до самой стоянки.