117 
Ребекка качает головой.
— А сам как думаешь?
— У коров четыре желудка. Но я не знаю, зачем столько.
— Четыре желудка? Ого! — изумляется Ребекка.
Хадли чуть отступает назад; он не привык, чтобы ему заглядывали в рот.
— И коров нельзя пасти на одном поле с овцами, потому что овцы выедают траву под корень, а потом коровы не могут обернуть язык вокруг травы, чтобы сорвать ее. — Ему явно нравится роль учителя. — У них только один ряд зубов — нижний.
Ребекка слушает слишком увлеченно для девочки, которую никогда не интересовал крупный рогатый скот.
— Коровы умеют разговаривать ушами, у них свой язык, — продолжает Хадли, все больше распаляясь. — Оба уха назад означает «счастье», оба вперед — «раздражение». Одно вперед, второе назад — «в чем дело?», — смеется Хадли. — Если бы ты осталась подольше, — говорит он, понизив голос, — если бы пожила здесь еще, я бы подарил тебе теленочка. — Он на несколько секунд задерживает взгляд на Ребекке, потом отворачивается.
— Я бы обрадовалась теленку, — говорит Ребекка. — Назвала бы его Спарки.
Хадли замирает на месте.
— Шутишь? — не может поверить он. — У меня в детстве был теленок по кличке Спарки.
Он с таким изумлением смотрит на Ребекку, что она опускает глаза.
— А для чего эти пятна? — смущенно спрашивает она.
— Маскировка.
— Правда? — Ребекка проводит пальцем по коровьему боку, по пятну в форме заварника.
— Кстати, коров никогда с краю не выпасают. Только быков.
Хадли ждет, что Ребекка посмеется вместе с ним. Потом наклоняется и что-то шепчет ей на ухо, но я не слышу, что именно.
Ребекка бросает взгляд на Хадли, и они припускают по полю, перепрыгивая через камни и оббегая коров, которые настолько испугались, что встали с травы.
— Это не опасно? — тревожусь я.
— Человек быстрее коровы, — отвечает Джоли. — Я бы не беспокоился.
Они играют в салки. Побеждает Хадли — в конце концов, у него ноги намного длиннее, чем у Ребекки. Он хватает ее и подбрасывает в воздух. Запыхавшаяся Ребекка пытается ухватить Хадли за волосы, молотит кулачками по его плечам.
— Поставь на землю! — вопит она со смехом. — Я сказала, поставь меня на землю!
— Он отлично умеет ладить с детьми, — говорит Джоли, доедая мороженое в стаканчике.
Ребекка перестает вырываться. Хадли держит ее на весу, просунув руки под мышки, словно партнер балерину. Руки Ребекки безвольно спадают, она перестает смеяться. Хадли медленно опускает ее на землю, отворачивается и потирает затылок. Потом указывает в мою сторону и идет назад.
— Подожди! — кричит Ребекка, бросаясь следом за ним. — Подожди меня!
Хадли не отвечает.
После обеда, когда все расходятся, я разгуливаю по этой холмистой земле и думаю об Оливере. На улице довольно жарко; слишком жарко, если честно, но в Большом доме еще меньше дел, чем на улице. В саду скучно, когда рядом нет Джоли. После возвращения из кафе я его не видела, а с рабочими проводить время не собираюсь. Поэтому я снимаю туфли и обхожу участок, примыкающий к озеру.
Я вспоминаю Оливера только потому, что моя юбка напевает его имя. С каждым шагом она со свистом рассекает воздух, напоминая детские стишки: О-ли-вер Джонс. О-ли-вер Джонс.
Существует ли какая-то закономерность? Неужели за пятнадцать лет люди могут настолько измениться, что у их брака нет будущего? Как это называется в делах о разводе — непримиримые противоречия? Я бы не сказала, что между нами существуют эти противоречия. Иногда, если честно, когда Оливер смотрит на меня, я чувствую, что опять оказываюсь на причале в Вудс-Хоуле, наблюдаю за ним, стоящим по пояс в воде, его выпачканные илом руки бережно держат куахога — съедобного моллюска… Иногда, глядя на Оливера, я тону в его бледных лазурных глазах. Но правда заключается в том, что эти мгновения становятся все реже и промежутки между ними все длиннее. И в том, что, когда они случаются, я искренне удивляюсь.
Неожиданно я понимаю, что передо мной стоит Ребекка. Я беру дочь под руку.
— Понимаешь, что такое жара, когда побудешь здесь, верно? — говорю я. — Из-за одной только жары хочется вернуться в Калифорнию.
Она завязывает футболку узлом на животе и подкатывает рукава, пот струится у нее по груди и спине. Она заплела косу, чтобы убрать волосы с лица, и перевязала ее стебельком одуванчика.
— Делать здесь нечего — это правда. Раньше я ходила с Хадли, но сегодня он меня избегает.
Она пожимает плечами, как будто ей наплевать. Я, разумеется, вижу, что это не так. Я видела, что произошло в кафе: Ребекка подошла слишком близко, и Хадли почтительно отступил. Она без ума от Хадли — летнее увлечение. И как сказал Джоли, он ведет себя достойно: отмахнулся от нее под предлогом неотложного дела, не стал прямо говорить, что она всего лишь ребенок. Ребекка поджимает губы.
117 
