3 
Мы познакомились, когда Питер тяжело переживал свою трагедию. По его словам, я была послана ему Богом в качестве лучшего утешения. Поначалу меня эти его уверения окрыляли и придавали мне терпения. Но хватило его, к сожалению, ненадолго…
Может, у нас и получилось бы быть вместе. Если бы не бесконечные звонки, требования и ультиматумы его жены Бетси и если бы не сын Джонатан, который служил неизменным поводом для продолжения их отношений. Когда Бетси узнала про меня, она стала, как мне кажется, напоминать о себе вдвое чаще. Причем отнюдь не только по телефону. В итоге я не выдержала и порвала с Питером. Из-за этого по сей день сама не своя.
Выбрасываю осколки в мусорное ведро и замираю с фотографией в руке, раздумывая, не избавиться ли и от нее, чтобы скорее забыть о Питере. Нет, приходит на ум разумная мысль. Карточки ни в чем не виноваты. Пройдет время, и будет не больно, даже приятно взглянуть на них. Так или иначе — это моя история…
Бросаю снимок за выстроенные на верхней полке книги. Туда я составляю то, что беру читать крайне редко. Да, надо выждать какое-то время. А там, даст бог, начнется совсем иная жизнь.
Спрыгиваю с табуретки и невольно представляю себе незнакомца блондина с умными глазами и выразительным взглядом. Недели через две, звучит в голове исполненный нелепых надежд голос Сильвии. Усмехаюсь.
Вот ведь бред! Если он правда не глуп, тогда еще вчера удалил мой номер из записной книжки в сотовом. А над Сильвией добродушно посмеялся.
В эти выходные я собиралась совершенно ничего не делать. Планировала полсубботы проспать, потому что всю неделю приходилось рано вставать и довольно поздно ложиться. Вечером, наверное, куда-нибудь съездила бы с одной приятельницей. Однако в пятницу, когда я возвращаюсь с работы, вхожу в свою гостиную, усаживаюсь в любимое кресло и скидываю с ног туфли, звонит Дебора — моя старшая сестра и лучшая подруга.
— Эви, приезжай к родителям, — говорит она устало-встревоженным голосом.
— Ты у них? — спрашиваю я.
— Да.
Лишних вопросов я не задаю, потому как примерно знаю, что творится в родительском доме. Тут же переодеваюсь, снова надеваю туфли и еду в Стейтен-Айленд.
Дебора встречает меня на крыльце, хмурясь и качая головой.
— Отец набил шмотками уже два чемодана, — шепчет она. — Даже позвонил своему юристу в сотый раз выясняя все, что потребуется для развода.
— А мама? — так же шепотом спрашиваю я.
— Сидит на заднем дворе, потягивает виски.
Прищелкиваю языком.
— Так она вообще сопьется!
Дебора с мрачным видом поводит плечом.
— Иди поговори с отцом. Тебя он наверняка послушает.
Подхожу ближе к крыльцу, останавливаюсь у нижней ступени и смотрю на сестру, прикрывая глаза от вечернего солнца.
— Может, сначала с мамой?
Дебора вздыхает.
— Попробуй. У меня ни с одной, ни с другим, так сказать, нет понимания. Скорее всего потому, что я рано от них сбежала.
Окончив школу, Дебора восемнадцатилетней девочкой заявила, что больше не желает зависеть от родителей, и ушла в свободное плавание. Сначала какое-то время работала и снимала крошечную квартирку, потом выучилась и теперь живет в собственном доме и продолжает работать.
Пожимаю плечами и иду на задний двор. Мама с закрытыми глазами полулежит в шезлонге. В. ее изящной белой руке поблескивает стакан с остатками виски.
Она у нас редкая красавица. И будто не подвластна ни времени, ни алкоголю, ни бесконечным семейным неурядицам. То есть они никак не сказываются на ее наружности. Если поставить в один ряд меня, Дебору и маму, всякий скажет, что мама из нас самая привлекательная. Когда-то, лет в тринадцать-четырнадцать, страдая массой подростковых комплексов, я по-настоящему ей завидовала, даже негодовала. А теперь скорее горжусь ею. В конце концов, и мы с Деборой получились у них далеко не дурнушками. Но мамина наружность особенная. Я бы сказала, гламурно-аристократическая. В лучшем смысле этих слов. Мы же с Деборой обыкновенные американки. По мнению многих, довольно симпатичные.
Когда-то мама пела в одном нью-йоркском клубе. В ту пору она и познакомилась с папой. На мой взгляд, основная причина их вечных раздоров кроется в том, что отец всегда был чересчур влюблен в маму и в каком-то смысле тяготился ее красотой. Точнее, не считал себя достойным такой женщины. Из-за этого страдал и страдает до сих пор. И, разумеется, мучает маму. Казалось бы, с годами подобная неуверенность должна проходить. Но отец заметно сдает — лысеет и тучнеет, а мама остается все такой же статной и неотразимой, за что и вынуждена расплачиваться.
3 
