234 
Но подлинно мировая слава пришла к Горькому после того, как он обратился к театру. Первая его пьеса «Мещане» (1901), поставленная в 1902 г.
Художественным театром, шла потом во многих городах. В декабре 1902 г. состоялась премьера новой пьесы «На дне», которая имела у зрителей совершенно фантастический, невероятный успех. Постановка ее МХАТом вызвала целую лавину восторженных откликов. В 1903 г. началось шествие пьесы по сценам театров Европы. С триумфальным успехом она шла в Англии, Италии, Австрии, Голландии, Норвегии, Болгарии и Японии. Горячо встретили «На дне» в Германии. Только театр Рейнгардта в Берлине при полном аншлаге сыграл ее более 500 раз!
Секрет исключительного успеха молодого Горького объяснялся прежде всего его особым мироощущением. Как и все великие писатели, он ставил и решал «проклятые» вопросы своего века, но делал это по-своему, не так как другие.
Главное различие заключалось даже не столько в содержании, сколько в эмоциональной окраске его сочинений. Горький пришел в литературу в тот момент, когда обозначился кризис старого критического реализма и начали изживать себя темы и сюжеты великой литературы XIX века. Трагическая нота, всегда присутствовавшая в произведениях знаменитых русских классиков и придававшая их творчеству особый скорбный, страдальческий привкус, уже не пробуждала в обществе прежнего подъема, а вызывала лишь пессимизм.
Русскому (да и не только русскому) читателю приелось переходящее со страниц одного произведения на страницы другого изображение Страдающего Человека, Униженного Человека, Человека, которого надо жалеть. Ощущалась настоятельная потребность в новом положительном герое, и Горький был первым, кто откликнулся на нее — вывел на страницах своих рассказов, повестей и пьес Человека-Борца, Человека, способного одолеть зло мира. Его бодрый, вселяющий надежду голос громко и уверенно зазвучал в спертой атмосфере российского безвременья и скуки, общую тональность которой определяли произведения вроде «Палаты № б» Чехова или «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина. Неудивительно, что героический пафос таких вещей как «Старуха Изергиль» или «Песня о Буревестнике» был подобен для современников глотку свежего воздуха.
В старом споре о Человеке и его месте в мире Горький выступил как горячий романтик. Никто в русской литературе до него не создавал такого страстного и возвышенного гимна во славу Человека. Ибо во Вселенной Горького совсем нет Бога, всю ее занимает Человек, разросшийся до космических масштабов. Человек, по Горькому, это — Абсолютный дух, которому следует поклоняться, в которого уходят и из которого берут начало все проявления бытия. («Человек — вот правда! — восклицает один из его героев. — …Это огромно! В этом — все начала и концы… Все — в человеке, все для человека!
Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга!
Человек! Это — великолепно! Это звучит… гордо!») Горького можно считать самым последовательным выразителем идеи крайнего гуманизма в его нехристианском виде. (В этом смысле само явление Горького, его мироощущение и его творчество были антитезой явлению, мироощущению и творчеству Достоевского.) Однако гуманизм Горького не был самоослеплением. Никто лучше него не понимал, как далеко реальному русскому человеку до Человека его идеала.
Выбрав в качестве главных героев своих первых произведений и выразителей своих задушевных взглядов бездомных босяков, Горький никогда не обольщался ими. «Вообще русский босяк — явление более страшное, чем мне удалось сказать, — писал Горький в одном из писем. — Страшен человек этот прежде всего и главнейшее — невозмутимым отчаянием своим, тем, что сам себя отрицает, извергает из жизни». В этой слабости Горький видел главное проявление трагического начала в человеке. Да, человек велик, но он то и дело забывает о своем величии, забывает о том, что «Человек — это звучит гордо!», и смиряется перед злом обыденности. Во всех своих произведениях Горький стремился показать самоутверждающегося, бунтующего Человека, Человека в его борьбе со «средой» и рутиной жизни. Смерть на этом пути была для Горького стократ ценнее смирения. Он прославляет «безумство храбрых»; его Сокол готов скорее броситься в бездну и погибнуть, чем смириться с благополучной «ужиной» моралью. Пошлость жизни, обывательщина были в глазах Горького не просто пороком, в них он видел преступление против человечности. Мещанство, этот апофеоз смирения и застоя, представлялось ему злейшим из социальных зол. (В нашей литературе, наверно, никто до Горького не восставал так яростно против мещанства и никто не смотрел на это явление так философски широко как он. В своей статье «О мещанстве» он поспешил причислить к апологетам мещанской морали даже Достоевского и Толстого.) Изображая в ранних своих творениях «выламывающегося» Человека, Человека, порывающего с мещанской средой, Горький еще не до конца сознавал конечную цель этого самоутверждения. Напряженно размышляя над смыслом жизни, он поначалу отдал дань учению Ницше с его прославлением «сильной личности», но ницшеанство не могло всерьез удовлетворить его. От прославления Человека Горький пришел к идее Человечества. Под этим он понимал не просто идеальное, благоустроенное общество, объединяющее всех людей Земли на пути к новым свершениям; Человечество представлялось ему как единое надличностное существо, как «коллективный разум», как новое Божество, в котором окажутся интегрированы способности многих отдельных людей. Это была мечта о далеком будущем, начало которому надо было положить уже сегодня. Наиболее полное воплощение этой мечты Горький нашел в социалистических теориях.
234 
