Особенно,... 
112 
– Виноватым? – Карл покачал головой. – Нет. Я старался быть ей хорошим мужем. Думаю, Ана была счастлива. Но вот уже четыре года, как ее нет с нами.
– Чем меньше любишь, тем легче жить, наверное. И не так страшно все потерять в одночасье.
– Ты можешь приказать сердцу не любить? – тихо проговорил Карл. – Я не могу. А от горя и утрат никуда не деться – такова жизнь. Я это рано понял.
– Когда Натали вышла замуж за Эла?
– Во время войны я глубоко запрятал свои чувства. Меня наградили медалями за храбрость, которая в действительности была сродни отчаянному безрассудству. Мне было все равно, что случится со мной, потому что Натали меня больше не ждала.
– И что же заставило тебя измениться?
Карл глубоко вздохнул:
– Смерть, которая царила повсюду, Я не был среди тех, кто освобождал лагеря, но видел эти ужасные снимки, слушал рассказы прошедших через этот ад. – Саймон вдруг подумал, что отец редко рассказывал о войне, а если и рассказывал, то какие-нибудь забавные истории, вспоминая, например, бары в Марселе. Но сейчас в голосе отца слышалась боль. – Я всегда задавал себе вопрос: что хуже – когда погибает вся семья или когда погибают все, кроме одного? – Карл помолчал, потом взглянул на Саймона. – С течением времени я понял, что, потеряв Натали, все же продолжаю жить. То же и с твоей мамой. Утраты приносят боль. И с каждой новой потерей ты вновь ее ощущаешь. Но со временем ты учишься принимать боль философски.
– Когда же наступает этот момент?
Карл пожал плечами:
– У всех по-разному. Это как простуда. Одни выздоравливают почти сразу. Другие – через неделю. Но наступает день, когда ты понимаешь, что снова можешь дышать, жить, работать.
– Да, но ты наверняка постараешься не общаться с больным ангиной. Зачем снова рисковать?
Карл улыбнулся:
– А если этот больной упадет от слабости на твоих глазах, неужели ты оставишь его лежать и равнодушно пройдешь мимо?
– Пример не совсем удачный, – возразил Саймон.
– Я всего лишь хочу сказать, что иногда риск бывает оправдан. Если бы я замкнулся в себе и никогда не женился, у меня не было бы Аны и тебя. Да, я потерял Ану и хотел навсегда оградить себя от того, что снова могло бы причинить мне боль. Но я счастлив, что у меня появились силы начать жизнь заново. Разве ты не видишь?
Сюзанна прислонилась к двери, выходящей на веранду. Никакая усталость не сравнится с тем напряжением, которое царило за столом. Натянутая улыбка не сходила с ее лица, а сердце ныло от необходимости притворяться, будто ничего не происходит.
Она хотела подышать на веранде прохладным вечерним воздухом, но заметила там Карла и Саймона. Решила вернуться на кухню, но тут услышала голос Карла и… осталась.
Подслушивать Сюзанна не собиралась, но и уйти не могла. Она слышала все до последнего слова и, оказавшись, наконец, на кухне, продолжала размышлять об этом, убирая со стола.
Нет, ее поразило не то, что говорил Карл, а как он говорил. Не оправдывался и не гордился. Ни разу не упомянул об Александре или винограднике – только о Саймоне, Ане и Натали. Эти люди значили для него больше всего. И его голос был таким же, каким она помнила его с детства.
Карл Берк был от природы молчалив и не привык бросать слов на ветер.
Поднявшись наверх, Сюзанна прошла к себе в спальню. Увидев вещи Марка, она невольно вздохнула. Ее всегда больно ранили их размолвки. Он гораздо лучше ее – добрее, великодушнее, мудрее.
Мысленно упрекая себя за черствость и прямолинейность, Сюзанна взяла с полки конверт с рукописью, который сунула между двумя глянцевыми томами «Кулинария и вина», и спустилась вниз. Марк читал в гостиной. Он молча поднял на нее глаза.
Сюзанна открыла дверь в отцовский кабинет, пристроилась в углу кожаного дивана и, заручившись таким образом поддержкой прошлого, отложила в сторону журналы, вынула рукопись из конверта и принялась читать.
Глубокой ночью Грег поднялся с кровати. Джилл, кажется, спала. Она лежала спиной к нему на другом краю постели.
Ее дыхание было спокойным и ровным. Грег уже несколько часов прислушивался к нему и думал о том, что Джилл теперь рядом, а он не может к ней даже прикоснуться. И это гораздо хуже, чем быть в разлуке. Все в ней, начиная от ночной рубашки до молчаливой отрешенности, словно говорило: «Не смей меня трогать».
Зачем он остался в Асконсете? Неужели ему нравится, когда его унижают? Почему не уехал сразу?
112 
