54 
Вольф выпил виски, и к нему вернулось благое расположение духа. Он усмехнулся, глядя на Эдди.
Эдди сказал торжественно, едва ли не почтительно:
– Я трахаюсь с гориллой! – И стал ждать реакции Вольфа.
– Меня это не удивляет, – сказал Вольф, и они с Моской рассмеялись. – Можно подробности?
Моска слышал, как Вольф что-то говорил, а потом представил его похожему на карлика немцу, и, хотя затхлая атмосфера комнаты опять вызвала позывы рвоты, он пытался вслушаться в разговор и сосредоточиться.
– Его интересуют, – говорил Вольф, – только деньги. Американские купоны.
Немец кивал.
– Я спрашивал, я у всех спрашивал. Но ни у кого нет таких денег. Это я знаю. Я могу купить несколько сотен долларов. Но не больше.
Моска, тщательно проговаривая слова, встрял в их беседу и сказал то, чему его научил Вольф:
– Нет, я хочу продать сразу большую партию.
Как минимум пять тысяч блоков.
Малютка-немец уважительно посмотрел на него, и в его голосе послышались завистливо-алчные нотки.
– Пять тысяч блоков?! Ox-ox-ox! – он мечтательно обдумал эти слова и потом сказал деловито:
– Тем не менее я буду иметь это в виду, не беспокойтесь. Хотите чего-нибудь выпить на дорожку? Фридль! – крикнул он. Из-за двери в соседнюю комнату показалась женская голова. – Шнапс! – выкрикнул немец таким тоном, точно обратился к собаке, приказывая ей сесть. Жена исчезла, потом появилась снова с тонкой белой бутылкой и тремя стаканчиками. За ней в комнату вошли двое ребятишек – мальчик и девочка, светловолосые, розовощекие, с чумазыми личиками.
Вольф присел на корточки.
– Ах, какие чудесные детишки! – воскликнул он, вытащил из своего необъятного портфеля четыре плитки шоколада и протянул каждому по две.
Отец встал между ним и детьми и забрал шоколад.
– Сегодня уже поздно есть сладкое. – И он отнес шоколад к тумбочке, а когда повернулся, руки его были пусты. – Завтра, дети мои!
Дети печально вышли из комнаты. Когда Вольф и Моска подняли свои стаканы, женщина произнесла что-то резкое на диалекте, которого ни Вольф, ни Моска не понимали. Муж бросил на нее угрожающий взгляд.
– Завтра, я же сказал, завтра!
Вольф и Моска вышли на темную улицу, которую освещал желтый свет из единственного окна.
Сквозь стекло до их слуха донеслись голоса мужчины и женщины, переговаривающихся друг с другом с гневом и ненавистью.
Домашний яблочный шнапс, почти такой же крепкий и ядреный, как виски, согрел Моску, но в то же время еще больше замутил его сознание.
Он шел нетвердо и часто спотыкался. Наконец Вольф остановился, взял его за руку и участливо спросил:
– Может, закончим на сегодня, Уолтер, и пойдем домой?
Моска взглянул на мучнисто-белое лицо Вольфа и помотал головой. Они двинулись дальше:
Вольф чуть впереди, Моска за ним, борясь с колким и морозным ветром и приступом тошноты. Он вспомнил, как в тот день Гелла сказала ему то же самое.
Она надела одно из платьев, которые он подарил ей на Рождество. Энн Миддлтон разрешила ему воспользоваться своей одежной карточкой в армейском магазине. Гелла видела, как он достал из шкафа маленький венгерский пистолет и сунул его в карман пальто. Потом спросила тихо:
– Ты не хочешь вернуться на родину?
Он понял, что она имеет в виду. За несколько дней до Рождества отменили запрет на брак с немками, и вот уже прошел месяц, а он еще ничего не сделал, чтобы оформить необходимые бумаги для получения разрешения вступить с ней в брак.
И она знала, что, как только они подадут заявление, им придется покинуть Германию и уехать в Штаты. Он ответил:
– Нет, сейчас я не могу. Мне еще надо отработать полгода по контракту.
Она смутилась и даже как будто оробела и, когда подошла поцеловать его на прощанье, как всегда делала, перед тем как он уходил хотя бы даже на несколько часов, спросила:
– Почему ты не читаешь письма от родных?
Почему ты всегда пишешь им только несколько строк?
Она прильнула к нему, и он почувствовал ее слегка вздувшийся живот и округлившиеся груди.
– Мы же все равно когда-нибудь уедем отсюда, – сказала она.
Он знал, что это так. Но не мог признаться ей, почему ему не хочется возвращаться домой. Что он равнодушен и к матери, и к Альфу, а читать их письма – все равно что слышать их голоса, зовущие его издалека. И что вид городских развалин доставляет ему удовольствие – эти зияющие раны улиц там, где когда-то стояли разбомбленные дома, и рваная, неровная линия городского силуэта на фоне неба, словно гигантский иззубренный топор снес городу полчерепа. И что неколебимый строй домов, подобный бесконечной неприступной стене, и улицы, чистые и ровные, рождали в его душе озлобление, выводя из душевного равновесия.
54 
