Особенно,... 
64 
То была ночь, полная стараний угадать желания друг друга, нежности и любви. Если бы не чувство греха – да, он до сих пор помнит, что значит чувствовать грех, для этого не нужна исповедь, – он каждый следующий вечер не препирался бы с собой в лифте, поднимаясь на ее этаж.
Она, видимо, тоже препиралась с собой. Наверное, поэтому она объясняла ему, что уж кто-кто, а они должны знать, что переживают временное перекрытие своих рецепторов эмоций. Еще несколько дней они могут гулять, держась за руки, потому что если знаешь, что это временный дурман, то кольцо, которое он носит на пальце, уже не так сильно жжет. Через несколько дней они вернутся каждый в свой мир, все уляжется, и они поместят Стокгольм в какой-нибудь уголок памяти, куда будут возвращаться, быть может, только в снах. Такие эмоции, очищенные от шелухи будничности, всегда относятся к разряду идеальных. А следовательно, то, как они живут в Стокгольме, не имеет ничего общего с будничной жизнью. Все забудется. И так будет лучше. И для мира, и для рецепторов.
В аэропорту в Варшаве, когда они получали багаж в кишащем народом зале прибытия, она сунула ему в карман свою визитную карточку и исчезла в толпе. А через несколько дней в конверте, присланном на адрес его института, он обнаружил компакт-диск с концерта Циммермана. Он слушает его каждый день. И препирается с собой.
Илонка с Сильвией вернулись в конце августа. Жена даже не сообщила ему, когда приезжает. А он так хотел встретить их на вокзале! Сильвия же знала, до чего он бывает счастлив, когда Илонка после каждой такой разлуки бежит к нему и бросается в объятия с криком: «Папочка!» Иногда он намеренно стоял у выхода на перрон и не шел к поезду. Ему хотелось продлить радость, какую ему доставляла эта картина: дочка, протянув руки, бежит ему навстречу. И вот он уже подхватывает ее, а она крепко обнимает его за шею, целует и одновременно рассказывает про соседку в купе, которая «храпела еще громче, чем ты», или о котенке, которого родила и спрятала на чердаке старая кошка Каролина, та, что живет у соседей бабушки Юзи в Горлице.
Приехали они поздним вечером, почти ночью. Илонка спала на руках у Сильвии. Таксист помог внести их багаж наверх. Блажей хотел поцеловать Сильвию, но она отвернулась. Он взял Илонку и осторожно перенес на кровать. Стараясь не разбудить девочку, переодел ее в пижамку. Несколько минут он смотрел на спящую дочку. А когда вышел, оказалось, что Сильвия успела запереться в спальне. На полу в прихожей лежала его постель.
Он вернулся на свой диван в гостиной. И задумался, отчего он так спокойно воспринял очередное отторжение. Раньше он не испытывал такое безразличие к женщине, которая является его женой. Ведь совсем еще недавно он с яростью пнул бы эту постель и, хлопнув дверью, выскочил из квартиры. Несколько раз обошел бы микрорайон, а когда стало бы холодно и мысленно он выкричал все свои претензии, вернулся бы, полный раскаяния, домой, как можно тише войдя в квартиру, чтобы не разбудить Сильвию. Хотя, вернее всего, она не спала бы и ждала его, всхлипывая под одеялом. Назавтра он пришел бы домой еще до пяти часов и в виде просьбы о прощении принес бы ей книжку. Он всегда считал, что новая книжка – подарок стократ лучший, чем цветы.
Та, былая близость исчезла, заваленная взаимными претензиями, неисполнившимися ожиданиями. Теперь воспоминание о том, как он реагировал тогда, кажется ему нелепым, трагикомичным. Теперь он даже не знает, какую книгу мог бы купить Сильвии в знак просьбы о прощении. А когда-то, прежде чем заснуть, они читали вслух. Может, это смешно и безвкусно, но если бы его спросили, что для него самое эротичное, он ответил бы: обнаженная женщина, читающая вслух книгу, которую он ей подарил.
***
Он не имел права тосковать по Кинге. Ведь он презирал ложь, лицемерие и измены. Он чувствовал себя как преступивший клятву монах, который нарушил обет и прекрасно знает, что от всеведущего Бога скрыть это невозможно. Тем не менее он тосковал. Иногда он набирал номер ее телефона, который был на визитной карточке, но всякий раз в последний момент вешал трубку.
В октябре, вскоре после начала нового учебного года, он полетел на несколько дней в Вашингтон. Надо было обговорить условия нового совместного проекта и сделать доклад на внутреннем семинаре NIH. Американцы прислали за ним в аэропорт машину с молодым стипендиатом из Польши. Из Кракова. Самонадеянный хвастун, не дожидаясь вопросов, за недолгую дорогу от аэропорта до отеля успел рассказать всю свою научную биографию с перечислением длинного списка наград, отличий и многокрасочных дипломов. Говорил он без умолку, шепелявя и брызгая слюной. Блажей успел даже узнать, что молодой человек был гениальным еще в детском саду. Когда ему удалось вставить слово в монолог гения, он как бы мимоходом спросил про Кингу. Они могли быть знакомы в Кракове. И услышал, что она пишет диссертацию в медицинской школе при университете Джона Гопкинса в Балтиморе. Недалеко от «дворца» – так стипендиат назвал здание NIH, – около Получаса езды по автостраде, если нет пробок. Но вот эта информация была уже излишней. В Гопкинсе в Балтиморе Блажей бывал, еще когда этот сопляк не пошел в детский сад. В душе он надеялся, что никогда больше не встретится во «дворце» с этим бахвалом.
64 
