178 
Досмотрев в пятый раз до конца, я внимательно и молча глянул на Львовича.
– Еще разок? – услужливо спросил он.
Я отрицательно качнул головой.
– Чем вы меня траванули? – спросил я после недолгой паузы.
– Обычной армейской тушенкой… Мы не думали, что будет так больно…
– Мудаки! – в сердцах выдохнул я, все еще ощущая боль в желудке. Потом добавил: – Но молодцы!..
Львович устало улыбнулся.
– Может, холодную ванну? – предложил он.
Я кивнул.
За окном ванной комнаты простиралась бесконечная темень зимнего вечера.
На мраморном подоконнике стояла бутылка виски «Глэнфиддиш» 1948 года. Рядом низенький стакан. В ванне едва слышно колыхалась холодная вода.
Я подтянул пояс на тяжелом «имперском» халате, оглянулся на звук открывающейся двери.
Зашел Львович с серебряным ведерком для шампанского. В ведерке искрились кубики льда. Серебристым градом они посыпались в ванну.
– А где этот? – спросил я Львовича.
– Кто?
– Дежурный помощник?
– А как его звали?
Я пожал плечами.
– У нас сейчас полная смена кадрового состава, – спокойно пояснил он. – После того, что случилось, нужны новые люди, но прежде чем их подпустить к службе, необходима тщательная проверка. Так что потерпите, господин президент.
Львович ушел тихо, не сказав больше ни слова. Я наполнил стакан и аккуратно опустился в холодную воду. Выловил пальцами несколько кубиков льда и бросил в стакан с виски.
Тишина окружающего мира стала потихоньку просачиваться внутрь. Виски просачивалось в кровь, а тишина – в душу, в мысли. И мысли мои становились тише, словно хотели гармонировать с этой удивительной успокоенностью сознания. Все произошедшее за последнее время отдалялось в историю. В историю Государства Украинского. Все становилось историей, кроме моего притихшего внутреннего мира.
Допив виски, я поднялся. Ступил на брошенный на пол халат. Подошел снова к окну.
Замерший в зимнем вечернем полумраке Андреевский спуск показался роднее обычного. Словно замерзший сирота, он лежал неподвижно, ожидая милостыни или просто сочувствия. Только одно окошко в каком-то полуподвальчике светилось по-домашнему желтым светом. Ни одного прохожего, ни одной машины с зажженными фарами.
Я замер, уставившись неподвижным взглядом в неподвижность пейзажа. Прошло, должно быть, несколько минут, прежде чем что-то шевельнулось в этом пейзаже. В него вошла из-за нижней ограды церкви женщина в длинном темном пальто. В руке она держала горящую свечу. Мне еще показалось странным, что с этого расстояния был так ясно виден дрожащий от холода огонек. А она остановилась, приникнув спиной к церковной ограде. И склонила голову над огоньком, словно защищая его от ветра.
Я долго смотрел на эту женщину и на ее свечу. В горле пересохло. Рука нашла бутылку, наполнила стакан. И когда я случайно уронил взгляд на стакан, проверяя уровень виски, и снова поднял его, женщины уже не было. Уйти она могла только вниз по спуску. Правая сторона тротуара пряталась за церковной оградой.
Приятный, пощипывающий язык вкус все-таки не отвлек меня от разочарования. Мне казалось, я не досмотрел какой-то интересный фильм. Не дослушал рассказ, в котором самое интересное, как и положено, объяснялось в финале.
Неподвижный и снова безжизненный пейзаж потерял что-то важное для меня. Конечно, еще горело желтым домашним светом окошко, за которым могла происходить жизнь. Но женщины со свечой больше не было. И я вернулся в ванну. Снова добавил несколько уже уменьшившихся в размере кубиков льда в стакан. Глотнул виски. Пододвинул под затылок непромокаемую резиновую подушечку. И закрыл глаза.
205
Киев. Август 1992 года.
В кочегарке еще теплее, чем на улице. И гости приходят в футболках и шортах. Выкладывают на общий длинный стол, собранный из трех листов толстой фанеры, бутылки, консервы и судки с салатами. На лицах гостей – ощущение полной свободы. Это ребята моего возраста или чуть моложе, но мне они напоминают иностранцев. Я пытаюсь понять: откуда это ощущение? Оттого, что я пришел с подарком – кухонным комбайном за сорок долларов, а они пришли с бутылками и с хорошим настроением?
– Тебе помочь? – спрашиваю я у Миры.
Нельзя сказать, что она не обеспокоена праздником. И лицо накрашено, и джинсы выглажены, со стрелочками. Наряд ей все равно не идет. Для ее фигуры годится только то, что эту фигуру скрывает! И осматривается она по сторонам немного растерянно, словно и ей эти гости непонятны.
178 
