Особенно,... 
23 
— Раз Вилли так считает, значит, так и надо, — откликнулся, услышав имя Вильяма Ренфру, графа Лейлхема, лорд Чорли, — хотя я не представляю, что! я ему скажу. Как ты думаешь, ирландец играет в карты на деньги?
— Вилли, вот как? — сказал лорд Мэпплтон, вытирая вспотевший лоб большим носовым платком. — Лучше ты позаботься о том, чтобы Вильям не узнал, что ты называешь его детским именем, Стинки. Он этого страсть как не любит, сам знаешь.
— Кстати, это напоминает мне об одной вещи, которая меня тревожит, — воскликнул сэр Перегрин, наклоняясь вперед и ставя локти на стол. — Почему мы все из кожи вон лезем, а Вилли ничего не делает и остается чистеньким? Почему он не встречается с этим самонадеянным ирландцем?
Сэр Ральф смерил сэра Перегрина холодным взглядом и тот, внезапно закашлявшись, откинулся снова назад и принялся рассматривать свои наманикюренные ногти. Все остальные погрузились в тягостное молчание.
Когда же, подумал сэр Ральф, трое его друзей растеряли свой былой блеск, превратившись в жалкое подобие тех, кем были когда-то?
Он продолжал смотреть на маленького худенького Перри. Как мало осталось в нем от того блестящего юноши, который когда-то поражал их своими обширными познаниями практически по любому вопросу. Умение разбираться в тонкостях правительственной политики, математический талант и способность приводить в изумление доверчивых слушателей нескончаемым потоком информации на любую тему — от античной архитектуры до зоологии — все эти качества с годами утратили всякий смысл и надоели всем до чрезвычайности, хотя в нем самом развилось стойкое чувство собственного превосходства по отношению к тем, кого он считал интеллектуально ниже себя.
Самонадеянный, высокомерный, трусливый, сухой зануда. Если бы не его пост в военном министерстве, от невыносимого сэра Перегрина Тоттона следовало бы избавиться.
Сэр Ральф перевел взгляд на седеющего, тучного, но все еще элегантного лорда Чорли, которого все они звали Стинки еще со школьных времен. Когда-то его грубовато-добродушное дружелюбие и всеобщая популярность, а также известная всем недалекость были полезны и даже занятны, но теперь эти же самые черты производили гнетущее впечатление. Он уверовал в то, что является закадычным другом переменчивого Принни и, пользуясь этой воображаемой дружбой, пытался командовать своими друзьями, словно он был не он, а еще один коварный Джек Хорнер, который запустил руку в королевский пирог и вытащил оттуда королевскую сливу. Бедный недалекий Стинки. Неужели он действительно думал, что Принни поможет ему вылезти из долгов, когда он в результате своей неумной игры промотает свое некогда значительное состояние?
Но у Стинки были связи при дворе. А действовать изнутри, как правильно заметил Вильям, гораздо легче, чем действовать извне.
И, наконец, Артур. Господи, можно ли было найти еще человека, который деградировал бы так же, как Мэпплтон? Когда-то Артур был весьма известной личностью, мечтой любой молоденькой дурочки, а сейчас почти полностью облысел, постарел, причем гораздо заметнее, чем любой из них, и являл собой смешную и жалкую фигуру престарелого Дон Жуана — охотника за приданым — вполне безобидного и вызывающего лишь чувство неловкости своим поведением: он волочился за каждой богатой дебютанткой сезона, словно не сознавая, что раздался чуть ли не вдвое, стал неуклюжим толстяком с невыразительным лицом и что у него нет больше ни красоты, ни стройных ног, чтобы компенсировать ослабевшие умственные способности, которыми он, впрочем, и в молодые годы не мог похвастаться.
Но Артур служил в министерстве финансов — обстоятельство, которое объяснялось его происхождением и политическими связями, но никак не его выдающимися способностями. Сэр Ральф и без подсказки Вильгельма понимал, насколько важен для их планов этот престарелый, безвольный, жадный до денег Лотарио.
К счастью, когда все закончится, необходимость в этих троих отпадет. Только он, сэр Ральф Хервуд, примерно трудившийся в Адмиралтействе, да Вильям Ренфру, граф Лейлхем, один из самых красноречивых и всеми любимых пэров в палате лордов, заслуживали того, чтобы пожать плоды, что вызреют из семян революции, которые все они усердно высевали.
Только он выживет, он, оставшийся таким же, каким был много лет назад, — средним человеком среднего роста с незапоминающимся лицом, человеком с безупречной родословной, приличным состоянием и скрытым потенциалом предательства, которого никто в нем не подозревал. И Вильям, конечно же, Вильям — джентльмен до мозга костей, ловкий и коварный, как сам дьявол, от рождения наделенный красотой, богатством, знатностью, но не меньше дьявола стремившийся к власти.
23 
