Последние отзывы

  7  

— Никогда не слыхал. — Он пожал плечами. — Что, хорошая книжка?

— Очень хорошая. Прямо-таки отличная.

— Отличная? — повторил он, чуть улыбаясь, — слово прозвучало так, точно было ему в диковину. — Ну что ж, раз отличная, надо будет глянуть. Я-то всегда любил книжки. Ничего, если я к вам подсяду? Или вы кого-то ждете?

Я поколебался. До того я думал, что хочу быть один, но предложение незнакомца вдруг показалось приемлемым.

Я указал на соседний стул:

— Прошу.

Мужчина пересел и поставил свой полупустой стакан на стол между нами. Мой собеседник пил более темное пиво, чем я. От него пахло застарелым потом — должно быть, после долгого трудового дня. Как ни странно, этот запах меня не беспокоил.

— Меня звать Миллер, Уильям Миллер.

— Тристан Сэдлер, — отозвался я и пожал ему руку. — Приятно познакомиться.

— Взаимно, — ответил он.

Я решил, что ему лет сорок пять. Ровесник моего отца. Но совсем не похож на него — более хрупкого сложения, с добрым, задумчивым лицом, то есть полная противоположность.

— Вы из Лондона, а? — спросил он, разглядывая меня.

— Верно, — ответил я, улыбаясь. — Что, так заметно?

Он подмигнул мне:

— Я по голосу определяю. Про большинство людей могу сказать, где они росли, с точностью до двадцати миль. Жена моя называет это «фокусом для вечеринок», но я с ней не согласен. Для меня это не просто забава.

— И где же рос я, мистер Миллер? — спросил я, предвкушая развлечение. — Можете определить?

Он прищурился, уставился на меня и молчал почти целую минуту, только тяжело дышал носом. Потом осторожно сказал:

— Чизик, наверное. Кью-Бридж. Где-то в тех местах. Попал?

Я удивленно и радостно засмеялся.

— Чизик, Хай-стрит. Мой отец держал мясную лавку. Там мы и выросли.

— «Мы»?

— Я и моя младшая сестра.

— Но теперь вы тут живете, в Норидже?

— Нет, — я покачал головой, — нет, я теперь живу в Лондоне. Хайгейт.

— Далеко от семьи забрались, — заметил он.

— Да, — ответил я. — Знаю.

Из-за стойки бара донесся звон — это стакан грохнулся об пол и разлетелся на миллион частей. Я дернулся в направлении звука, инстинктивно вцепившись в край стола, и расслабился, лишь когда владелец пожал плечами и нагнулся со щеткой и совком собрать осколки. Мужчины, сидевшие у стойки бара, насмешливо и весело заухали.

— Стакан упал, только и всего, — успокоил собеседник, заметив мой испуг.

— Да, конечно. — Я попытался засмеяться, но тщетно. — Просто очень неожиданно.

— Ты там до конца был, а? — спросил он, и я взглянул на него. Он вздохнул, улыбка сошла с лица. — Прости, парень. Зря я спросил.

— Ничего, — тихо сказал я.

— Мои два мальчика там были, понимаешь. Хорошие мальчики. Один всегда был озорником, другой больше похож на нас с тобой. Читатель. На пару лет старше тебя. Тебе сколько, девятнадцать?

— Двадцать один. — Новый возраст был мне еще непривычен.

— Ну вот, а нашему Билли теперь было бы двадцать три, а Сэму как раз исполнилось бы двадцать два.

Произнося их имена, он улыбался, но потом сглотнул и отвернулся. Сослагательное наклонение теперь часто возникало в разговоре о детях. Другие слова были не нужны. Мы несколько секунд посидели молча, и мой собеседник, неуверенно улыбаясь, снова заговорил:

— Ты даже похож на Сэма.

— Правда? — переспросил я.

Это сравнение было мне странно приятно. Я снова вошел в лес своего воображения и, продравшись через подлесок и заросли крапивы, представил себе Сэма, который любил книги и надеялся в один прекрасный день сам что-нибудь написать. Я словно присутствовал в тот вечер, когда он объявил родителям, что не станет ждать, пока его возьмут, — пойдет сам, чтобы Билли не был там один. Я представил себе дружбу братьев, заново крепнущую в учебной военной части, их отвагу на поле брани и геройскую смерть. Это Сэм, решил я. Это сын Уильяма Миллера. Я знал его.

— Наш Сэм был хороший мальчик, — прошептал мой собеседник через минуту и трижды хлопнул ладонью по столу, словно говоря: «Баста!» — Выпьешь еще, парень? — Он показал взглядом на мой полупустой стакан.

Я покачал головой:

— Пока нет. Но спасибо. У вас случайно закурить не найдется?

— А как же, — ответил он, выуживая из кармана жестяной портсигар — судя по виду, его спутник с самых юных лет.

Внутри лежало около дюжины аккуратнейшим образом свернутых папирос, он вручил мне одну. Рука у него была грязная, линии на большом пальце резко очерчены и потемнели — я решил, что от физического труда.

  7