3 
Она заметила, как я таращусь на нее, и бросила на меня взгляд. Через минуту она снова посмотрела на меня, я покраснел и сразу же влюбился, и взял на руки Тома, который тотчас завопил от боли.
— Тихо ты! — толкнул я его. — Тс–с!
Не хотелось, чтобы она подумала, будто я не могу управится с ребенком, но я не мог позволить ему шляться где попало, чтобы он плакал, вопил и мочился, где придется, как некоторые дети на судне.
— У меня есть немного свежей воды, — сказала Доминик. Она подошла к нам и легонько тронула меня за плечо, и ее тонкие бледные пальцы скользнули по моей коже, попав в длинную прореху в дешевой рубахе, и тело мое охватило пламя возбуждения. — Может быть, это его немного успокоит?
— Спасибо, но с ним все хорошо, — нервно ответил я, страшась заговорить с этим виденьем красоты и одновременно проклиная свою неспособность к этому. Я был всего лишь мальчишкой, не способным к притворству.
— Но, право, мне она не нужна, — настаивала девушка. — Все равно мы скоро будем на месте. — Она присела, а я медленно повернулся, глядя, как она скользнула рукой в вырез платья и достала маленькую узкую бутылочку с чистой водой. — Пришлось спрятать, — объяснила она. — Я боялась, что кто–нибудь ее стянет.
Я улыбнулся и принял бутылочку, не сводя с девушки глаз, открутил крышку и протянул бутылку Тома, который с удовольствием выпил немного воды. После чего сразу же успокоился, и я с облегчением вздохнул.
— Спасибо, — сказал я, — вы очень добры.
— Я захватила с собой кое–какой провизии, когда мы покидали Кале, — сказала она, — просто на всякий случай. А где же ваши родители? Разве они не могут позаботиться о малыше?
— Они лежат в шести футах под землей на парижском кладбище, — ответил я ей. — Одна убита своим мужем, другого убили воры.
— Сожалею, — ответила она. — Значит вы, как и я. Путешествуете один.
— У меня есть брат.
— Да, конечно. Ну а как же вас зовут?
Я протянул ей руку и, сделав это, сразу почувствовал себя зрелым мужчиной, совсем взрослым, точно рукопожатие подтверждало мою независимость.
— Матье, — ответил я. — Матье Заилль. А это создание, заблевавшее весь корабль, — мой брат Тома.
— Доминик Совэ, — сказала девушка, не обратив на мою руку внимания, и чмокнула нас обоих в щеки, что взволновало меня еще сильнее. — Рада с вами познакомиться, — добавила она.
Наши отношения завязались в тот момент и продолжились позже, той же ночью, в крошечной комнате дуврской гостиницы, где мы втроем нашли прибежище. Доминик была старше меня на четыре года, и в девятнадцать, естественно, обладала несколько бо́льшим опытом в делах романтических. Мы лежали в одной постели, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, напрягшись от снедавших нас желаний. В конце концов ее рука скользнула под тонкое, изъеденное молью одеяло, едва прикрывавшее нас, и принялась гладить меня по груди, опускаясь все ниже; мы поцеловались и предались страсти.
На следующее утро меня переполняло смятение. Я смотрел на ее тело рядом: простыни укрывали ее достаточно, чтобы не смущать меня, но никоим образом не уменьшали моего вновь разгоревшегося желания, — и боялся, что она проснется и будет сожалеть о том, что случилось между нами ночью. И в самом деле, когда она открыла наконец глаза, поначалу возникла неловкость — девушка закуталась в еще одну простыню, стащив ее с меня и обнажив при этом все мое естество, что повергло меня в смущение; но в итоге она смягчилась и со вздохом притянула меня к себе.
Весь следующий день мы гуляли по Дувру, держа Тома за руки, точно в глазах окружающих были мужем и женой, а Тома — нашим сыном. Меня переполняла радость — я был уверен, что жизни изумительнее и желать нельзя. Я хотел, чтобы этот день длился вечно, и в то же время грезил, чтобы он поскорее закончился, и мы бы как можно быстрее вернулись в нашу спаленку.
Но в ту ночь я пережил потрясение. Доминик велела мне ложиться на полу вместе с Тома, а когда я воспротивился, сказала, что если я не хочу спать на полу, кровать она уступит мне, а на пол ляжет сама, после чего я сдался. Мне хотелось спросить ее, в чем дело, почему она вдруг меня отвергла, — но я не мог найти слов. Должно быть, она сочтет меня глупым несмышленышем, если я потребую от нее больше, чем она желает дать, и я побоялся вызвать ее презрение. Уже тогда я хотел заботиться о ней, всегда быть с нею рядом, но теперь понимаю: вне всякого сомнения, она считала, что мне всего пятнадцать лет, и если она хочет обрести прочное будущее в этом мире, вряд ли оно ждет ее со мной. Она метила на что–то получше.
3 
