III. СКАЗКА, РАССКАЗАННАЯ ЦИОЛКОВСКИМ ВНУКУ АЛЁШЕ^[13]

…Неслышно спустилась ночь. Уснули река, камыши, вековые дубы. В небе не мерцали звезды, на земле не мигали огоньки. Черный ворон, которому недавно исполнилось двести лет, сидел на дубовом, словно выкованном из железа, суку и не мигая смотрел на покрытый нетающим снегом утес, а снег едва заметно светился в темноте. Древнему ворону не спалось, не дремалось, он завидовал коршунам и кобчикам, уснувшим в уютных гнездах, и думал свою думу.

Вдруг ворону показалось, что из темных глубин неба вынырнуло что-то живое, стремительное, озарившее мрак жемчужно-серым неярким светом. Неведомое существо опустилось на снежный утес и замерло.

Ворон не мог понять, что это такое. Человек? Нет. Птица? Нет. Кожан с перепончатыми крыльями? Нет. Кто же? Ворон неторопливо снялся с дуба и полетел к утесу. Он помнил, что влево от утеса есть другой, пониже, без снежного покрова, и с него, пожалуй, можно разглядеть загадочное существо. Когда черная птица вцепилась лапами в покрытую лишайниками вершину утеса, ей стал хорошо виден нежданный гость. Существо чем-то напоминало человека, но было красивее, тоньше, мужественнее на вид. Оно излучало неземное свечение, совсем не похожее на свет солнца, луны и огня. Оно сияло как далекая, приглушенная пространством звезда.

Под высоким гордым лбом сверкали три глаза! Розово-красный, как рубин, зеленый, словно изумруд, и синий, будто сапфир.

Черный ворон от удивления и восхищения негромко каркнул.

Существо услышало, пошевелилось, и ворон увидел за его могучими плечами два легких остроконечных крыла, покрытых не то перьями, не то чешуйками. Получеловек-полуптица протянул гибкую трехпалую руку, и сила, схожая с теплым ветром, подхватила ворона и ласково, бережно перенесла на снежный утес.

Ворон оторопел, закрыл глаза, а чудесное существо заговорило:

— Не бойся. Я не причиню тебе зла.

— Откуда тебе известен язык воронов? Даже мудрейшие люди не знают его. Я прожил на земле два столетия, перевидал много, но такого, как ты, встречаю впервые.

— Не удивляйся, я знаю наречие всего существующего на всех обитаемых планетах.

— Разве есть обитаемые планеты кроме Земли? — ещё более поразился ворон.

— Да, есть, и их неисчислимое множество. В одной чечевицеобразной Галактике, к которой принадлежит родившая тебя малюсенькая Земля, обитаемых планет насчитывается более пятисот тысяч.

— Скажи же, кто ты?

— Я житель части Мироздания, столь далекой, что обитатели Земли не имеют о ней даже самого слабого представления. Она не может им даже присниться. Там другие законы жизни и другая мера вещёй.

— Зачем ты прилетел сюда?

— Странствие — одна из возвышенных и чистых радостей бытия. Каждое тысячелетие я пускаюсь в дальний путь, и тогда каждая частица моего естества трепещёт от неизъяснимой радости.

— Каждую тысячу лет? — переспросил потрясенный услышанным ворон. — Люди завидуют, что я существую три человеческие жизни. Как же велик твой возраст?

— Этого тебе, к сожалению, не понять, — отвечало с сочувствием неземное чудо. — Я давным-давно забыл, когда родился, и не ведаю, когда оборвется мое существование. Похоже на то, что я проживу до той благословенной поры, когда все живое во Вселенной обретет бессмертие.

— Что привело тебя, счастливого, на Землю? — продолжал допытываться ворон и втайне восхитился, гордясь тем, что неземное существо миролюбиво беседует с ним, пернатым, как равное с равным.

— Видишь ли, чернопёрый, великое множество лет тому назад я впервые посетил Землю. Тогда она была почти сплошь покрыта океаном, над зеленовато-серой водой клубились пары, в теплом и мутном растворе вещёств только-только зарождалась первичная жизнь. Я хорошо помню эту младенческую пору вашей планеты. А сейчас я хочу посмотреть, в какие формы вылилась земная, длящаяся многие тысячелетия жизнь.

— Долго ли ты здесь погостишь?

— Нет. Я уже все знаю. Не только тебе, покрытому перьями обитателю планеты, — даже умнейшему и просвещённейшему из людей не разгадать моего мышления и тончайших чувств, которых у меня не пять, как у людей, а многие сотни. Пока ты, махая крыльями, летел от дерева до скалы, я успел исследовать и понять существующий тысячелетиями калейдоскоп жизни на Земле, все его причудливые фазы и всю так называемую историю человечества, которую — смешно сказать! — сами люди знают только в очень малой доле и толкуют превратно, потому что подлинно научная история людьми ещё не создана. Я, например, мог бы без малейшей ошибки, чернопёрый, во всех подробностях поведать твою родословную и всю твою жизнь…

  147