Лёгкий, ненавязчивый романчик 
167 
Билли вышел из рощи, поискал глазами вьючную лошадь, но той нигде видно не было. Сходил к реке, сел на берегу на корточки, прополоскал рубашку, надел ее, наковырял жменю свежей глины из-под ветлы, принес назад и, налепив новую глину поверх старой, сел в листья, пытаясь унять дрожь и наблюдая за конем. Через некоторое время опять вышел из рощи и двинулся по дороге искать вьючную лошадь.
Но так и не нашел. По дороге назад прихватил свою валявшуюся на обочине флягу, кружку и бритву и пошел к роще. Конь, дрожа, лежал в листьях. Билли выпростал из скатки одно из одеял, укрыл им коня, сел, положив ладонь коню на плечо, и вскоре уснул.
В испуге проснулся: снилось что-то жутковатое. Нагнулся к коню, который, мерно дыша, лежал в палой листве, потом глянул в небо — сколько там еще остается дня. Рубашка на нем почти высохла, он расстегнул кармашек, вынул деньги и разложил сушиться. Потом нашел в седельных сумках коробок хороших деревянных спичек, их тоже разложил. Сходил на дорогу к тому месту, где попал в засаду, и прочесывал придорожный чапараль, пока не нашел нож. Это был старомодный кинжал, выточенный из дешевого штык-ножа, клинок которого сделали более узким и обоюдоострым. Билли вытер его о штаны, вернулся и положил нож к остальным пожиткам. Потом отправился туда, где положил Бойда. К останкам уже нашли дорогу рыжие муравьи, и он, сев на корточки, долго за ними наблюдал, а потом встал и, растоптав всю их колонну, поднял брезентовый сверток и перенес его, пристроив на развилку одного из деревьев, после чего вернулся и сел рядом с конем.
Весь день на дороге никого не было. Вечером опять отправился искать вторую лошадь. Подумал — может быть, она ушла вверх по течению или ее забрали с собой бандиты, но, так или иначе, больше он ее никогда не видел. К приходу темноты спички высохли, он развел костер, поставил вариться фасоль и сел у огня, слушая, как шумит в темноте река. Ватного цвета луна, которая еще днем маячила на восточной стороне небосклона, встала прямо над головой, и он, лежа в одеялах, смотрел, не промелькнет ли на ее фоне летящая к верховьям, на север, какая-нибудь птица, но если она и мелькнула, то он этого не заметил и через какое-то время уснул.
В ночи, когда он спал, к нему подошел Бойд, сел на корточки у таинственно рдеющих углей, как прежде сотни раз это делал, его губы тронула легкая улыбка — не то чтобы циничная, но почти, — снял шляпу и, держа ее перед собой, заглянул в нее. В этом сне Билли знал, что Бойд умер, так что к прочности его бытия следовало подходить с осторожностью, ибо то, что требовало осмотрительности в жизни, в смерти предполагает то же самое, только в удвоенном размере, — нельзя ведь знать наверняка, какое слово или жест может привести к его исчезновению, уходу обратно туда, в ничто, откуда он теперь явился. Когда в конце концов Билли все-таки спросил его, каково это — быть мертвым, Бойд только улыбнулся, отвел взгляд и ничего не сказал. Они говорили о других вещах, и Билли все старался не просыпаться, силился не спугнуть невзначай этот сон, но призрак стал тускнеть и выцветать, и он проснулся, лежал, сквозь переплетение ветвей глядя вверх, на звезды, и пытаясь думать о том, что это за место, где сейчас может быть Бойд, но тут же заново осознал, что Бойд мертв, что его кости, завернутые в чехол от скатки, висят чуть поодаль на дереве, и тогда он уткнулся лицом в землю и зарыдал.
Утром сквозь сон услышал крики погонщиков, щелканье хлыстов и нестройное пение в лесу ниже по течению. Натянул сапоги и подошел туда, где на сухих листьях лежал конь. Его бок под одеялом вздымался и опадал (в глубине души Билли боялся, что увидит коня недвижимым и охладевшим), а когда он склонился к нему, конь повел на него одним глазом. В котором, словно в чаше, отразилось небо наверху, изогнутые деревья и нависшее над ним лицо хозяина. Он приложил к груди животного ладонь — туда, где глина запеклась, высохла и потрескалась. От крови шерсть вокруг сделалась жесткой и кололась. Он погладил коня по мускулистому плечу, заговорил с ним, а конь лишь медленно выдыхал через нос.
Он снова принес коню воды в шляпе, но, не вставая, конь пить не мог. Билли присел к нему и стал смачивать ему рот ладонью, слушая, как погонщики на дороге подтягиваются все ближе, а через некоторое время поднялся, вышел и встал в ожидании.
Они появились из-за деревьев с упряжкой из шести волов и были в одеждах, которых он ни на ком прежде не видывал. То ли индейцы, то ли, может, цыгане, судя по ярким рубашкам и кушакам. Они правили упряжкой с помощью единственной вожжи, идущей к вознице от оголовья коренного животного, и специальных палок, связывающих удила одного животного с ярмом на шее другого. Волы двигались трудно, покачивались в постромках, их дыхание на утреннем холоде вырывалось клубами пара. Позади них на самодельном плоту из сырого леса, поставленном на колесные пары от грузовика, ехал аэроплан. Аэроплан был старый, музейного вида и полуразобранный: крылья сняты и привязаны веревками к фюзеляжу. Когда плот сотрясало на ухабах, руль направления на вертикальной плоскости стабилизатора беспорядочно покачивался влево-вправо, будто корректируя курс, волы тяжело раскачивались, а разномастные автомобильные шины, сминаясь на булыганах, медленно переваливались через ямы и давили бурьян сразу на обеих обочинах узкой дороги.
167 
