Последние отзывы

  46  

Лошади гостей попроще, вроде него, оказались привязаны к длинному бревну коновязи позади крытых establos; ^[161] среди них он нашел и своего Бёрда. Конь оказался все еще оседлан, уздечка и поводья свисали с седельного рожка; опустив морду, он ел фураж из дощатого, обитого железом желоба, гвоздями приколоченного к стене. Когда Билли заговорил с ним, конь поднял голову и, не переставая жевать, посмотрел на него.

— ¿Es su caballo? ^[162] — спросил мосо.

— Sí. Claro. ^[163]

— ¿Todo está bien? ^[164]

— Sí. Bien. Gracias. ^[165]

Конюхи переходили вдоль коновязи от лошади к лошади, снимали седла, чистили лошадей щетками, подсыпали корм. Он попросил оставить его коня оседланным; ответ был — ладно, как скажешь. Билли опять посмотрел на своего коня.

— Надо же, ты тут уже совсем освоился! — сказал он коню.

Обойдя здание, он подошел к конюшне, с ее торца вошел в дверь, остановился. В сенях конюшни было почти темно, мосо, приставленный сторожить волчицу, похоже, спал. Билли нашел пустой денник, зашел в него, нагреб сапогами в угол сена и улегся на него, положив шляпу себе на грудь и закрыв глаза. Сначала он слушал выкрики музыкантов, вой посаженных на цепь в каком-то сарае псов, а потом уснул.

Уснул, и во сне ему привиделся отец, который брел пешком, заблудившись в пустыне. При свете меркнущего дня видны были глаза отца. Он остановился и посмотрел на запад, куда ушло солнце и где зарождался ветер, дующий из темноты. В той пустыне ветру было нечего гонять, разве что немного песку; этот песок двигался и постоянно менял очертания, словно медленно сам собою бурлил. Так, словно мир, бесконечно дробясь и рассыпаясь, силится найти опору, ищет что-то такое, что остановит вечное коловращение. В густеющей красноте за краем видимого мира глаза отца отыскивали брешь, ставшую истоком ночи, и, глядя с пугающим спокойствием, невозмутимо вбирали в себя весь тот холод, мрак и тишину, что наползали на него, а затем сделалась тьма и все поглотила, и в безмолвии он услышал одинокий колокол, который то звонил, то вдруг затих, а потом он проснулся.

По проходу конюшни мимо открытой дверцы денника, в котором спал Билли, гуськом шли мужчины с факелами; их огромные тени плясали по дальним стенам. Схватив за цепь, они тащили волчицу из ее загона, в дымном свете было видно, как она ежится, упирается и, прижимаясь к земле, защищает живот. Один зашел сзади с палкой от старых грабель и тыкал ею, подгоняя, а где-то вдалеке, за домами, с новой силой заголосили псы. Билли поднялся, надел шляпу и выбрался из своего закута.

Выйдя за ними следом, пересек темный двор. Они прошли в открытые ворота с дубовыми створками, подвешенными к каменным столбам; тут вой и лай собак сделался громче, волчица снова попятилась, сопротивляясь натяжению цепи. Некоторые из мужчин, тащившихся сзади, были пьяны, они шатались, пинали ее ногами и говорили cobarde, cobarde. ^[166] Миновали какое-то каменное строение — то ли пивоварню, то ли амбар, из-под свеса крыши которого на внешнюю поверхность стен падал свет, разнося тени внутренних балок и стропил по темноте двора. От иллюминации внутри, казалось, раздувались стены, а на полотне света перед входом возникали, метались и пропадали тени чьих-то фигур; туда и втащили по сухой утоптанной глине цепляющуюся за нее когтями волчицу. Перед тащившими расступались, гогоча и одобрительно покрикивая. Свои факелы они отдали слугам, которые потушили их о земляной пол, и, когда все вошли и никого снаружи не осталось, мосо затворили тяжелые деревянные двери и опустили засов.

Билли с трудом пробивался сквозь толпу. Общество, надо сказать, там собралось странное — в каком-то смысле избранное, но и демократичное донельзя: среди торговцев из ближайших городков, соседей асьендадос, всяческих hidalgo de gotera, ^[167] прискакавших в непременных своих тесных курточках аж из такой дали, как Агва-Приета и Касас-Грандес, попадались и мастеровые, и охотники, и gerentes, ^[168] и mayordomos ^[169] из окрестных асьенд и эхидос, ^{31} были и caporals, ^[170] и местные ковбои, и даже некоторые из осененных милостью хозяев батраков-пеонов. Вот кого не было, так это женщин. Вдоль стен здания стояли скамьи и приподнятые на сваях подмостки для зрителей, в середине же оказалась estacada, то есть ограда в виде невысокого деревянного заборчика, отделяющего от зрителей круглую арену метров семи в диаметре. Доски заборчика были черны от запекшейся крови сотен бойцовых петухов, которые успели здесь погибнуть, а в центре арены торчала новая, только что забитая в землю железная труба.

  46