99 
Судья огляделся вокруг, ища, с кем бы ещё поспорить. А что скажет святой отец? поинтересовался он.
Тобин поднял голову.
Святой отец ничего не скажет.
Святой отец ничего не скажет, повторил судья. Nihil dicit.[209] Но святой отец своё слово уже сказал. Потому что святой отец отставил облачения своего ремесла и взялся за орудия того более высокого призвания, которое почитают все люди. Святого отца тоже можно считать не служителем Божиим, но самим богом.
Тобин покачал головой. Ну и богохульник же ты, Холден. Я, по правде говоря, так священником и не стал, был лишь послушником перед рукоположением.
Священник-подмастерье или священник-ученик, произнёс судья. Как странно похожи служители Бога и служители войны.
Я тебе в твоих словоизъявлениях подпевать не буду, заявил Тобин. Так что и не проси.
Ах, святой отец, вздохнул судья. Что бы такое у тебя попросить, чего ты ещё не отдал?
На следующий день они пробирались пешком через malpais, ведя лошадей по дну озера из лавы, растрескавшемуся и красновато-чёрному, похожему на котловину засохшей крови, шагая по этим пространствам из тёмно-янтарного стекла, словно остатки некоего забытого воинства, бредущие из проклятой Богом земли, выталкивая плечами из расселин и через выступы тележку, в которой, вцепившись в прутья, хрипло кричал вслед солнцу идиот, похожий на безумного буйного божка, похищенного у расы дегенератов. Они перебрались через напластования лавы, где смешались затвердевшая глина и вулканический пепел, невообразимые, как выжженный ландшафт ада, и, преодолев цепь невысоких и голых гранитных холмов, вышли на голый выступ, где судья произвёл тригонометрическую съёмку от известных точек местности и вычислил новый курс. До самого горизонта простиралась покрытая гравием равнина. Вдалеке на юге за чёрными вулканическими холмами виднелся единственный хребет-альбинос из песка или гипса, как загривок бледного морского зверя, всплывшего посреди тёмных архипелагов. Отряд двинулся дальше. Через день пути они добрались до каменных резервуаров и воды, которую так искали, напились сами и начерпали из верхних резервуаров в пустые нижние для лошадей.
Кости встречаются в пустыне везде, где есть водопой, но в тот вечер судья притащил к костру кость, какой никто раньше не видывал. Большая бедренная кость давно исчезнувшего зверя. Судья нашёл её под утёсом и теперь измерял имевшимся у него портновским метром и зарисовывал в записную книжку. Рассказы судьи о палеонтологии в отряде слышали уже все, кроме новичков, и те теперь сидели, поедая его глазами и спрашивая обо всём, что приходило в голову. Отвечал он обстоятельно, больше, чем они спрашивали, словно читал лекцию начинающим учёным. Они тупо кивали и тянулись руками к этой замызганной окаменелой глыбе, наверное, чтобы прикоснуться пальцами к необъятности времён, о которых говорил судья. Опекун вывел имбецила из клетки, привязал у костра плетёным шнуром из конского волоса, который тот не мог перегрызть. Имбецил стоял, склонившись в ошейнике и выставив перед собой руки, словно его тянуло к огню. Пёс Глэнтона поднялся и сел, наблюдая за ним, а идиот покачивался, пуская слюни, и казалось, что его безжизненные глаза ярко блестят в бликах пламени. Судья, державший кость вертикально, чтобы лучше проиллюстрировать её сходство с преобладающими в округе костями, отпустил её, она упала на песок, и он закрыл свою книжку.
Никакой тайны в этом нет, заключил он.
Новобранцы тупо захлопали глазами.
Вам не терпится услышать про тайну. Так вот, тайна состоит в том, что никакой тайны нет.
Он встал и направился в темноту за костром. Ну да, никакой тайны, хмыкнул бывший священник, провожая судью взглядом и сжимая в зубах погасшую трубку. Можно подумать, сам он не тайна, проклятый старый обманщик.
Три дня спустя они стояли на берегу Колорадо и смотрели, как из пустыни ровным бурным потоком текут мутные глинистые воды. В воздух поднялись, громко хлопая крыльями, два журавля, а лошади и мулы, которых подвели к воде, неуверенно зашли в завихряющиеся водовороты на мелководье и принялись пить, время от времени поднимая мокрые морды и косясь на несущееся мимо течение и противоположный берег.
Поднявшись вверх по реке, они наткнулись на лагерь тех, кто выжил в выкошенном холерой большом караване фургонов. Одни хлопотали у костров, где готовили полуденную еду, другие отрешённо взирали на выезжавших из ивняка оборванных верховых. Вещи валялись на песке, а жалкие пожитки умерших были собраны отдельно и ожидали, когда их поделят между собой оставшиеся в живых. В лагере было много индейцев юма. Волосы мужчин были обрезаны ножом до определённой длины или собраны на голове париками из глины, и они расхаживали, помахивая тяжёлыми дубинками. Лица и мужчин, и женщин покрывали татуировки. Наготу женщин, среди которых было много миловидных, а ещё больше — отмеченных сифилисом, прикрывали лишь юбки из сплетённых кусочков ивовой коры.
99 
