Особенно,... 
48 
Этот Джордж был необычным клиентом. Как правило, люди приходили по чьей-нибудь протекции, а с Харрингтоном она познакомилась сама. Это называется счастливым случаем. Обычно один клиент, довольный выполненной работой, приводил другого. Безусловно, от сайта тоже был толк, а пару лет назад, после заметки в журнале, на нее вдруг обрушилась лавина заказов. Она даже на какое-то время взяла ассистента.
Теперь нет и намека ни на что подобное, так что будь благодарна за «счастливый случай», за Джорджа Харрингтона, точнее за то, что у тебя есть дядя Генри и что он взял тебя в ту поездку в Манчестер, такую скучную и утомительную, как тебе тогда казалось. Кстати, а почему Мэрион пришлось поехать вместо Роуз? Ах да, что-то приключилось с ее матерью. Несчастный случай. Что ж, та поездка оказалась судьбоносной: благодаря ей у Мэрион сейчас есть работа.
Стоя в солнечном проеме окна хэмпстедской квартиры, слушая возню и разговоры поляков, она вдруг испытала прилив теплых чувств к дяде Генри и решила поговорить с ним.
— Дядя Генри? Я просто звоню узнать, как вы там… Проба уже была? И как прошло?
Он-то бог знает что нафантазировал себе, думал, они повезут его в музей Соана или куда-нибудь еще. В результате ему позвонила какая-то мелкая сошка со студии и сообщила, что завтра они подъедут к нему домой.
— Тихая комната — это все, что нам нужно, — сказали ему.
— Я думаю, надо сварить кофе, Роуз. Полагаю, их будет четверо. Хорошо бы прибраться на моем столе.
— Цветы? — предложила Роуз.
— Цветы?..
— Чтобы немного оживить комнату.
Роуз отправилась в цветочный магазин по соседству и вернулась с букетом в золотистых, кремовых и коричневатых тонах. Тридцать фунтов — ему это не понравится. Генри был удивлен. Его дом в Лэнсдейл-Гарденс обычно цветами не украшали. Роуз поставила их в вазу на маленьком столике около большого кресла. Комната все равно выглядела мрачновато, но больше Роуз ничего не могла поделать.
Они приехали и сразу же принялись двигать мебель.
Генри протестовал:
— Нет-нет, письменный стол никогда не стоял около окна!
Женщина, которая, видимо, была тут за главную, отозвала Роуз в сторонку:
— Вы не могли бы отвлечь его как-нибудь, чтобы не мешал нам?
Роуз выманила Генри наверх. Она шепнула ему, что ей кажется, будто галстук посветлее больше подойдет, чем тот, что на нем.
Генри вытеснили из собственного дома. Все теперь стояло неправильно. Его кабинет был полон людей. Он еще раз столкнулся с властной молодой женщиной. Эта особа, в противоположность маленькой брюнетке Делии Каннинг, оказалась высокой блондинкой, но они явно были из одного инкубатора.
— Вот если бы вы просто сели за стол. Да. Чудесно.
На столе, там, где раньше лежали его бумаги, теперь стояла ваза с цветами. Свет бил в глаза. На Генри нацелилась камера. Появился какой-то молодой человек с листком бумаги в руке. Совершенно юный. Генри показалось, что ему не больше шестнадцати, впрочем, он допускал, что в оценке возраста может и ошибаться.
— Вот текст, который я набросал для вас. Вы можете, конечно, отступать от написанного. — (Генри улыбнулся, подумав, что перед ним, возможно, стоит вполне славный мальчик.) — Просто гляньте на него, перед тем как начнут снимать. Посмотрите, подойдет ли.
Генри прочитал какие-то общие слова о XVIII веке, переходном веке, полном новшеств и политических интриг. Короткие, отрывистые фразы. Придраться, по правде говоря, было не к чему. Все сделано крепко. Хотя он мог бы добавить несколько собственных наблюдений. Пару слов о… об Уолполе, например. Вот и момент паники — еще одно имя зависло над черной ямой.
Генри поманил к себе юношу:
— Мне нечего возразить против этого. Хорошо написано. Я мог бы, впрочем, кое-где отступать от текста, как вы и сказали… э-э… простите, не знаю, как вас зовут.
— Марк.
— Я вижу, Марк, вы кое-что читали о восемнадцатом веке.
Мальчик улыбнулся очаровательной, скромной улыбкой:
— Да не то чтобы. Вообще-то, я только что защитил диссертацию по шотландскому Просвещению.
Генри посмотрел на него с некоторой тревогой:
— Вот как? Очень интересно. Просвещение — это не моя область. Я занимаюсь политикой. Что ж, как вы думаете, они готовы?
Следующие двадцать минут были настоящим адом. Свет слепил, камера пялилась на него в упор. Генри говорил сперва сидя, потом стоя. Сначала сам, затем с подсказками Марка. Казалось бы, короткие фразы было легко запомнить, но они почему-то забывались. Он попытался было экспериментировать с манерой изложения, но обнаружил, что запинается. Это он-то, который всегда был знаменит своей свободной и гладкой речью. На его лекции ходили как в театр. Наконец они закончили.
48 
