34 
– С этой старой шлюхой?! – возмутился монгол и повернулся назад, к своим. – Вы слышали?! Она отдала нашу землю орусам!
Горы отозвались возмущенным рокотом.
– Это не навсегда, – попытался объяснить суть дела Загорулько. – Речь идет о взаимовыгодной аренде…
– Убить их! – зарокотали горы, и Курбан уже видел: требование русские понимают и без перевода.
И тогда он поднял руку.
– Ты сказал, что это земля хунгузов?
– Всегда так было, – гордо выпятил подбородок монгол.
И тогда Курбан сунул руку за пазуху и вытащил бабушкин амулет.
– Клянусь честью моей семьи, вся эта земля принадлежит мне, – веско произнес он и подъехал поближе – так, чтобы потомок Хунгуз-хана мог рассмотреть семейную реликвию.
– Гурбельджин? – охнул монгол. – Ты из рода Гурбельджин?!
– У тебя хорошие глаза, – констатировал Курбан.
Чующие, что вся их судьба болтается на волоске, русские напряженно ждали, а монгол все никак не мог поверить своим глазам.
– Ты не можешь быть хозяином этой земли, – вдруг усмехнулся он. – И ты сам знаешь почему.
– Хочешь убедиться, что могу? – возразил Курбан, пришпорил лошадь и подъехал совсем близко.
Не слезая с коня, он расстегнул ватную куртку, задрал рубаху до подбородка, развязал шнурок на широких штанах и приспустил их до самого седла. И тогда китайцы растерянно переглянулись, а монгол побледнел и склонил голову.
– Прошу прощения, Ваше Величество.
* * *
Все это было похоже на сон: только что хотевшие, да и вполне способные перестрелять их всех бандиты тихо, без единого слова растаяли в зарослях молодого кедрача, и как только звуки копыт их маленьких мохнатых лошадей окончательно стихли, пошел снег.
Огромные белые хлопья полетели на черную мокрую землю, и в считаные секунды она вся стала пронзительно белой.
– Что ты ему сказал? – с немыслимым облегчением выдохнул Семенов.
– Что он им сказал? – загомонили казаки. – Что… что… что им… сказал?..
– Правду, – усмехнулся Курбан и туго затянул шнурок на штанах. – Они ведь здесь – почти все – от Хунгуз-хана род ведут.
– От Чингисхана? – на китайский манер исказил имя полководца подъехавший Загорулько.
Толмач кивнул.
– Дикие люди. Но старый закон помнят.
Так ничего и не понявшие казаки, не теряя времени, пришпорили лошадей, чтобы как можно быстрее вырваться из этого жуткого и опасного – случись драться – места. И только Семенова услышанное зацепило.
– Ты хочешь сказать, они помнят самого Чингисхана? – повернулся он к этому странному тунгусу.
– Они – его кровь, – пожал плечами Курбан.
– А ты?
– Я – нет, – презрительно скривился толмач. Семенов растерялся. Он привык считать, что здесь, всего-то в полутысяче верст от Халха-Монголии, Чингисхана почитают все – вплоть до обожествления.
– Но ты же о нем тоже знаешь? – заинтересовался он. – Расскажи.
Курбан горько усмехнулся и покачал головой.
– Он не стоит памяти, ваше превосходительство.
* * *
Курбан и впрямь считал, что Хунгуз-хан не стоит памяти, хотя именно с этим человеком всего теснее и всего больнее была связана история его собственного народа.
Когда-то это знал каждый житель земли богатыря Манджушри, но теперь лишь немногие помнили, что в те давние времена родство у здешних племен шло по матери и жених, пройдя ряд непростых испытаний, переходил в род невесты – если, конечно, мужчины рода невесты сочтут его достойным побратимства.
Поэтому отцу будущего «властелина вселенной» несказанно повезло, когда сильный и богатый род Алан, ведущий свое начало от самого Ата-Улана, принял его к себе в качестве нового мужа одной из вдов. Собственно, только поэтому Темуч-Эджен – или, как называли его китайцы, Темучжин – и получил право зваться этим славным именем угодий рода своей матери – «Исток трех Эдженов».
И уже тогда, в самом начале, стало ясно, что Аланы пригрели у теплой материнской груди племя змеи. Темучжин начал жизнь с немыслимого преступления: дождавшись, когда оба его единоутробных брата останутся без оружия, он припомнил им детские обиды, вызвал на ссору, расчетливо расстрелял из лука и стал старшим сыном в роду.
Темучжина не казнили лишь потому, что в нем текла та же кровь, что и в убитых им братьях, – священная кровь одной из женщин рода Алан. Великое небо, как же горевала мать! Но сердце – не камень, и она стала заботиться о тех, кто остался, а о непутевом Темучжине даже более других. Сосватала сына за девушку из сильного рода Борте, и снова Темучжин разбил ее сердце – попал за преступление в колодки – на долгих одиннадцать лет.
34 
