78 
Я понял, что смысл имеет только живое время… Наше живое время…"
Валентин Алексеевич Борисевич, бывший
заведующий лабораторией Института ядерной
энергетики академии наук Беларуси
Монолог о том, что дальше Колымы, Освенцима и Холокоста
"Мне надо кому-то высказаться… Чувства переполняют меня…
В первые дни… Ощущения были смешанные… Помню два самых сильных чувства – чувство страха и чувство обиды. Все произошло и никакой информации: власть молчит, медики ничего не говорят. Никаких ответов. В районе ждали указаний из области, в области – из Минска, а в Минске – из Москвы. Длинная-длинная цепочка… А на самом деле мы оказались беззащитными. Вот это было самое главное чувство в те дни. Где-то далеко… Горбачёв… И ещё несколько человек… Два-три человека решали нашу судьбу. Решали за всех. Судьбу миллионов людей. Так же, как и всего несколько человек могли нас убить… Не маньяки и не преступники с террористическим планом в голове, а обычные дежурные операторы на атомной станции. Наверное, неплохие ребята. Когда я это поняла, я испытала сильное потрясение. Я открыла для себя что-то такое… Я поняла, что Чернобыль дальше Колымы и Освенцима… И Холокоста… Ясно ли я выражаюсь? Человек с топором и луком или человек с гранатомётом и газовыми камерами не мог убить всех. Но – человек с атомом… Тут… Вся земля в опасности…
Я – не философ, не стану философствовать. Поделюсь тем, что помню…
Паника первых дней: кто-то рванул в аптеки и накупил йода, кто-то перестал ходить на рынок, покупать там молоко, мясо, особенно говядину. В нашей семье в это время старались не экономить, брали дорогую колбасу, надеясь, что она из хорошего мяса. Но скоро узнали, что именно в дорогую колбасу подмешивали заражённое мясо, дескать, раз она дорогая, её покупают понемногу, употребляют меньше. Мы оказались беззащитными. Но это все уже вам, конечно, известно. Хочу рассказать о другом. О том, что мы были генерацией советской.
Мои друзья – врачи, учителя. Местная интеллигенция. У нас был свой кружок. Собрались у меня дома. Пьём кофе. Сидят две закадычные подруги, одна из них врач. У обеих маленькие дети.
Первая:
– Завтра еду к родителям. Увезу детей. Вдруг заболеют, потом никогда себе не прощу.
Вторая:
– В газетах пишут, что через несколько дней обстановка станет нормальной. Там – наши войска. Вертолёты, бронетехника. По радио сообщали…
Первая:
– Тебе тоже советую: забери детей! Увези! Спрячь! Случилось… Что-то страшнее войны… Мы даже не можем себе представить – что?
Неожиданно они перешли на высокие тона и кончилось ссорой. Взаимными обвинениями:
– Где твой материнский инстинкт? Фанатичка!
– Ты – предательница! Что бы с нами было, если бы каждый поступал так, как ты? Победили бы мы в войну?
Спорили две молодые красивые женщины, безумно любящие своих детей. Что-то повторялось… Знакомая партитура…
И у всех, кто там был, моё, в частности, ощущение: она вносит тревогу. Лишает нас равновесия. Доверия ко всему тому, чему мы привыкли доверять. Надо дождаться, пока скажут. Объявят. Она – врач, знала больше: «Собственных детей не способны защитить! Вам никто не угрожает? А вы все равно боитесь!»
Как мы её в те минуты презирали, даже ненавидели, она испортила нам вечер. Я ясно выражаюсь? Не только власти обманывали нас, но мы сами не хотели знать правду. Где-то там… На глубине подсознания… Конечно, сейчас мы не хотим в этом себе признаться, нам больше нравится ругать Горбачёва… Ругать коммунистов… Это они виноваты, а мы – хорошие. Мы – жертвы.
На следующий день она уехала, а мы нарядили своих детей и повели на первомайскую демонстрацию. Могли идти, а могли и не идти. У нас был выбор. Нас никто не заставлял, не требовал. Но мы посчитали это своим долгом. Как же! В такое время, в такой день… Все должны быть вместе… Бежали на улицу, в толпу…
На трибуне стояли все секретари райкома партии, рядом с первым секретарём – его маленькая дочка, она стояла так, чтобы её видели. На ней – плащ и шапочка, хотя светило солнце, а на нем – военная плащ-палатка. Но они стояли… Это я помню… «Загрязнена» не только наша земля, но и наше сознание. И тоже на много лет.
Я изменилась за эти годы больше, чем за всю свою прежнюю жизнь – сорок лет. Мы в зоне заперты… Отселение прекратилось. И мы живём как в ГУЛАГЕ… Чернобыльском ГУЛАГЕ… Я работаю в детской библиотеке. Дети ждут разговора: Чернобыль везде, он вокруг, у нас выбора нет – надо научиться с ним жить. Особенно старшеклассники, у них вопросы. А как? Где об этом узнать? Прочесть? Нет книг. Фильмов. Даже сказок нет. И мифов. Я учу любовью, я хочу победить страх любовью. Стою перед детьми: люблю нашу деревню, люблю нашу речку, наши леса… Самые-самые… Самые! Лучше их для меня нет. Я не обманываю. Я учу любовью. Ясно ли я выражаюсь?
78 
