Особенно,... 
71 
Где были мои глаза? Ведь улик хватало. Баба пригласил доктора Кумара сделать Хасану пластическую операцию, Баба всегда делал подарки Хасану на день рождения. Что сказал мне отец, когда мы сажали тюльпаны и я заикнулся насчет новых слуг? Хасан останется с нами. Он здесь родился, здесь его дом, его семья. Да ведь Баба плакал, плакал, когда Али объявил, что они уходят от нас!
Официант поставил передо мной чашку. Кольцо из медных шариков, каждый размером с орех, как бы сцепляло скрещивающиеся ножки стола, один шарик еле держался. Я нагнулся и завинтил его. Ах, если бы вот так же легко можно было исправить собственную жизнь!
Я отхлебнул чернейшего чаю (давненько не пил такого) и попробовал отвлечься – заставил себя думать о Сорае, о генерале, о Хале Джамиле, о своем неоконченном романе. Передо мной сновали люди, из транзисторного приемника на соседнем столике звучал кавали [37], но ничто не занимало моего внимания. Образы прошлого поднимались в памяти. Вот Баба рядом со мной в машине после выпускного вечера. Как жалко, что Хасана нет сейчас с нами.
Как мог он все эти годы лгать мне, лгать Хасану? Вот я, маленький, сижу у него на коленях, он смотрит мне прямо в глаза. Существует только один грех. Воровство. Лгун отнимает у других право на правду. Это были слова Бабы. А теперь, через пятнадцать лет после его смерти, я узнаю, что Баба – сам вор, причем вор худшего пошиба, похитивший самое святое: у меня – брата, у Хасана – отца, у Али – честь.
Вопрос нанизывался на вопрос. Как Баба мог смотреть Али в глаза? Как мог Али жить в этом доме, зная, что хозяин надругался над его женой и над ним самим? И как мне самому теперь жить, когда привычный образ Бабы, ковыляющего в своем парадном коричневом костюме к дому генерала, чтобы попросить для меня руки Сораи, превратился в нечто постыдное?
Среди прочих штампов наш преподаватель литературного мастерства упоминал и такой: яблочко от яблони недалеко падает. Но ведь и это правда. Оказалось, у нас с отцом больше общего, чем я даже мог себе представить. Мы оба предали людей, которые были верны нам до гроба. И вот пришла расплата: ведь я должен искупить не только собственные грехи, но и грехи отца.
«Ты всегда был о себе слишком низкого мнения», – сказал мне Рахим-хан.
Ну, основания-то у меня были. Правда, это не я привел Али на минное поле и не я натравил на Хасана талибов. Зато я выгнал отца с сыном из дома. А если бы не я, как сложилась бы их судьба? Может быть, Баба взял бы их с собой в Америку, у Хасана была бы сейчас хорошая работа, семья, собственный дом, и он жил бы в стране, где никому нет дела до того, что он хазареец, где большинство людей и представления не имеет, кто такие хазарейцы. Конечно же, все могло получиться и по-другому. Но такая возможность была.
«Я не поеду в Кабул. У меня в Америке жена, дом, карьера», – сказал я Рахим-хану. Но разве могу я сейчас убраться восвояси и загубить тем самым еще одну жизнь?
Лучше бы Рахим-хан не звонил мне. Жил бы я себе, как раньше, ни о чем не подозревая. Но он вызвал меня сюда и сообщил такое, что перевернуло всю мою жизнь, выставило ее чередой обманов, предательств и гнусных тайн.
«Тебе выпала возможность снова встать на стезю добродетели», – сказал он.
Возможность начать жизнь сызнова.
Для этого надо разыскать мальчика.
Сына Хасана. Сироту.
Где– то в Кабуле.
Я подозвал рикшу и отправился обратно к Рахим-хану. Баба как-то сказал: моя беда в том, что я всегда прихожу на готовенькое. Мне тридцать восемь лет, волосы мои седеют и редеют, в уголках глаз появились «гусиные лапки». А если я так и не научился стоять за себя и не прятаться за чужие спины? Вдруг Баба оказался прав?
Я посмотрел на фотографию, на круглое лицо моего брата, наполовину скрытое тенью. Хасан любил меня как никто никогда не полюбит. Его сын сейчас в Кабуле.
Он ждет.
Рахим-хан – черная тень в углу комнаты – читал молитву, обратясь лицом к востоку. За окном краснело небо.
Я подождал, пока он закончит, и сообщил, что поеду в Кабул. Пусть звонит Колдуэллам.
– Я буду молиться за тебя, Амир-джан, – сказал мой старый друг.
19
Снова морская болезнь. Мы еще не успели доехать до изрешеченного пулями щита «ПЕРЕВАЛ ХАЙБЕР ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС», а рот у меня уже был полон слюны. Желудок дергало и крутило. Фарид, мой шофер, холодно посмотрел на меня. Сочувствия в его глазах я не заметил.
– Можно опустить стекло? – хрипло спросил я.
71 
