88 
– Какую миссию? – услышал я собственный голос. – Забивать камнями неверных супругов? Насиловать детей? Бичевать женщин за высокие каблуки? Расстреливать хазарейцев? И все во имя ислама?
Вот разошелся. Сдержаннее надо быть. Сказанного-то не воротишь. Теперь Рубикон перейден – и вряд ли ты выйдешь отсюда живым.
По лицу Асефа пробежало удивление.
– Становится интереснее, – потер руки он. – Вы, предатели, многого не понимаете.
– Это чего же именно? Асеф наморщил лоб.
– Вы не цените свой народ, его обычаи, его язык. Афганистан – это прекрасный дом, полный отбросов. Кому-то надо их разгрести.
– Так вот чем ты занимался в Мазари-Шарифе, переходя от дома к дому. Отбросы разгребал.
– Совершенно верно.
– На Западе это именуют иначе. Этническая чистка.
– Правда? – На лице у Асефа появилась радость. – Какое хорошее определение. Мне нравится.
– Мне от тебя ничего не нужно. Только этот мальчик.
– Этническая чистка, – смаковал слова Асеф.
– Мне нужен мальчик, – повторил я. Сохраб смотрел на меня не отрываясь. В его подведенных глазах была мольба, в точности как у жертвенного барана, которого режут в первый день великого праздника Ид-алъ-адха. Жертве еще дают кусочек сахару перед тем, как перерезать глотку.
– Зачем он тебе? – поинтересовался хозяин, прихватывая зубами ухо Сохраба. Пот каплями выступил у Асефа на лбу.
– Это мое дело.
– Что ты хочешь с ним сделать? А может, не с ним, а ему!
– Мерзость какая.
– А тебе-то откуда знать? Пробовал, что ли?
– Я хочу увезти его в другое место. Там ему будет лучше.
– Зачем?
– Это мое дело.
– Неужели ты, Амир, ехал в такую даль ради хазарейца? Чего ты сюда приперся? Какая твоя настоящая цель?
– У меня свои причины.
– Что ж, отлично, – фыркнул Асеф и сильно толкнул Сохраба в спину, опрокинув кофейный столик. Виноград из перевернутой вазы рассыпался по полу, и мальчик упал прямо на ягоды. Его одежда сразу покрылась лиловыми пятнами. – Бери его, – разрешил Асеф.
Я помог Сохрабу подняться, смахнул у него со штанов прилипшие виноградины.
– Бери же, – повторил Асеф, указывая на дверь.
Я взял Сохраба за маленькую, покрытую мозолями руку. Он ухватил меня за пальцы.
На фотографии он прижимался Хасану к ноге, обхватив его за бедро рукой. Оба они улыбались.
Стоило нам двинуться с места, как колокольчики зазвенели.
Звенели они до самого порога.
– Только, разумеется, не бесплатно, – послышался у нас за спиной голос Асефа.
Я обернулся:
– Чего ты хочешь?
– Заслужи мое расположение.
– Что тебе от меня надо?
– За тобой должок. Помнишь?
Еще бы не помнить. В тот день Дауд Хан осуществил дворцовый переворот. Почти всю мою взрослую жизнь, стоило мне услышать «Дауд Хан», как перед глазами вставал Хасан, нацеливший свою рогатку прямо в лицо Асефу. «Только шевельнись – и у тебя появится другое прозвище. Вместо „Асефа – пожирателя ушей“ ты будешь зваться „Одноглазый Асеф“», – говорит Хасан. Настоящий храбрец. И Асеф отступает со словами: «У сегодняшней истории обязательно будет продолжение».
В отношении Хасана он свое обещание уже сдержал. Теперь моя очередь.
– Так тому и быть, – ляпнул я.
А что мне было говорить? Просить его о чем-то все равно было бы бесполезно, зачем давать повод липший раз поглумиться?
Асеф кликнул охранников.
– Слушать меня. Сейчас я закрою дверь. С ним у меня старые счеты. Входить в комнату строго запрещаю! Поняли? В любом случае оставаться на местах!
– Слушаемся, ага-сагиб, – гаркнули парни.
– Когда все будет кончено, один из нас выйдет отсюда живым. Если это будет он, значит, он заслужил свободу. Пусть себе идет. Ясно?
Охранники замялись.
– Но, ага-сагиб…
– Если это будет он, не задерживать! – рявкнул Асеф.
На этот раз охранники не стали спорить, хотя рожи у них были кислые.
Уходя, они хотели увести Сохраба с собой.
– Оставьте его! – велел Асеф. И усмехнулся: – Пусть посмотрит. Ему полезно.
Когда дверь захлопнулась, Асеф отложил четки в сторону и полез в нагрудный карман. Я не особенно удивился, увидев, что он оттуда вытащил.
Конечно же, кастет из нержавеющей стали.
Волосы у него напомажены, над тонкой верхней губой усики в ниточку, как в свое время у Кларка Гейбла. Бриолин пропитал зеленую хирургическую шапочку, образовав пятно в форме Африки. И еще бросается в глаза золотой Аллах на цепочке, свисающей со смуглой шеи. Человек глядит на меня сверху вниз и торопливо бормочет что-то на незнакомом мне языке – урду, наверное. Кадык у него на шее прыгает. Хочу спросить, сколько ему лет (уж очень молодо он выглядит, словно модный актер из мыльной оперы), но вместо этого бурчу что-то вроде: «Я ему показал!» Или «задал».
88 
