Древнежреческая трагедия

Каждое утро в 9:00 к полусонному Прометею, прикованному к скале, прилетает Гермес. Обменявшись традиционным приветствием, они приступают к работе: Гермес клюёт Прометееву печень, в ней уйма протеина; а Прометей стенает и охает, ибо у него оплата не жалованьем, а сдельная, причём вся выдана авансом.

В 13:00 у Гермеса перерыв на обед. Прометей остаётся стенать в одиночку, вкалывая, таким образом, за двоих. Ровно в 14:00 Гермес возвращается — он пунктуален. Доклёвывает печень к 18:00, бодро прощается и улетает.

За ночь — а спит Прометей сном праведников — печень отрастает заново. Выходных в олимпийских деревнях не держат, славный тандем пашет размеренно и без сбоев.

В одно прекрасное (ли?) утро Гермес не прилетает. Прометей встревожен не на шутку. А ну как с Гермесом что случилось? И вообще, если что не так, кому дадут по шапке? Контрактом подобная ситуация — ну совсем не предусматривалась, натюрлих.

К полудню Прометею уже совсем худо. Работа, у него, конечно, сущее наказание, но ведь есть и социальная, положительная, так сказать, сторона вопроса. Компания там, свежие новости… А теперь ему приходиться стенать не просто в одиночку, но ещё и без всякого повода, ибо в надлежащей точке Прометеева организма, как раз там, где ей положено быть, красуется прекрасная свежая печень, нетронутая ржавчиной, годами и циррозом.

Почуяв, что дело пахнет керосином, Прометей принимается стенать и жаловаться на неудавшуюся суку-жизнь.

И это ещё что! Подождите, скоро до него дойдёт, что за ночь у него всё равно отрастёт новая печень, а склевать самостоятельно ту новую, которая станет старой, ему, увы, не дано. Боги, они такие, даже горшки обжигать не могут, не то что собственную печень выжрать.

* * *

А Гермес тем временем исполняет срочное внеплановое задание: бросив все дела, он помогает плюгавому загорелому мужичонке втащить на самый верх Олимпа мраморную голову Зевеса, которую голову надлежит присобачить-приурочить ко Дню Большого Праздника. (Это так только говорится — ко Дню, на самом деле её к большой безголовой статуе присобачивают.)

Гермес, ясен пень, переживает за Прометея, но поделать ничего не может: приказ есть приказ. Голова Зевеса большая, неуклюжая, брови вечно цепляют кусты и деревья, а как пойдёт носом книзу — шухерись, не то завалит. Шняга, короче, та ещё. И перерыва на обед уставом не предусмотрено. Не потому даже, что низя-ни-ни, а просто голову отпустить не можно ни на мгновение: будучи недостаточно круглой, чтобы хорошо идти наверх, она с удивительной прямо какой-то лёгкостью катится вниз.

И вот они её толкают, сопя и пыхтя, вверх по касательной, обходя гору под тем, что представляется им оптимальным углом подъёма. Мужичонка, кстати, не из хлипких, идёт — не жалуется. А с виду, казалось, такой шибздик — соплёй перешибёшь.

К полудню рот Гермесу забило пылью, с левой сандалии слетело крыло, он с тоской думает о куске свежей печёнки и чтоб непременно с кровью.

К 17:00 Гермес понимает, что Прометею он сегодня уже не попадёт. К 19:20 он въезжает, что уже попал.

В 23:58 они закатывают голову на острую вершину Олимпа. Убедившись, что мужичок крепко подпирает зевесов чердак, Гермес отходит на три шага, отряхивается, сладко потягивается…

  86