Ясное дело, она постоянно куда-то девается, потому что ее нет.
Тем не менее Эмму искали всем двором, - Мармла решила, что Эмму угнал маньяк: "Был такой маньяк, я читала в газете, который угонял старых женщин в рабство, - он держал их, кажется, в подвале и заставлял их вязать и штопать какую-то несусветную дрянь; вроде бы его поймали, но я уверена, несмотря на это он по-прежнему орудует где-то неподалеку; даже если бы его расстреляли, а его наверняка расстреляли, он бы все равно - он бы все равно, - потому что Эмма прекрасно вяжет, и не только вяжет, вообще ее выгодно держать в подвале и заставлять заниматься таким-сяким рукоделием, вы должны забежать к нам посмотреть, посмотреть, посмотреть".
Слово "посмотреть" звучит страшно, потому что у Ээ невыносимо болят глаза от чтения медицинской энциклопедии (он пытался справиться с возложенной на него ответственностью за исчезновения именно таким радикальным образом). Тем не менее по какому-то врожденному добродушию Ээ спускается на этаж ниже, идет длинным, тошнотворным, как послесмертный тоннель, коридором, сидит на кухне и пьет чай, записывая на салфетках показания зеленым фломастером, вместе с тем он наверняка пришел смотреть на рукоделие талантливой, безвременно исчезнувшей Эммы. Оставшиеся пять старушек скорбно раскладывают на его коленях свинцовые, налитые коллективным горем гобелены, вышитые убористыми крестиками портреты лошадей и американских писателей ("Эммочка так любила Хемингуэя, что вышила его в виде африканского царя!") и небольших тряпичных кукол без лиц, будто сошедших с картин Малевича.
Ээ вымученно улыбается и звенит чайной ложечкой. Он, несомненно, их друг. Несомненно, они тоже друзья ему, - у него вообще мало друзей, а они это чувствуют, они вообще все обо всех чувствуют, только самих себя не видят совсем. Раньше у него иногда возникало дурацкое желание сказать что-нибудь искреннее и унизительное. Например: "В прошлый мой визит, когда мы оплакивали исчезнувшую Цеслу и объявляли ее в национальный розыск, Эмма сидела в кресле и вышивала портрет Цеслы неоновыми нитками, и Эмму тогда играла нынешняя Анна, разве нет? А Цесла выглядела как пропавшая Эмма, - ага, получили?" Ээ пытался как-то намекать, но безрезультатно.
- Положите на стол портрет Цеслы, который вышила Анна, - просит он и почти не волнуется, но, увы, поперхнулся, крошка лимонного пирога вылетает из его искривленного в добродушном негодовании рта - аккурат на гобелен с изображением восемнадцати жирафов, "она вообще любила Африку", мямлит кто-то из осиротевшей пятерки; и сарафанчик для Иды в жирафики вышила, еще кто-то бубнит в надломленное ушко из фарфора.
- Вот смотрите! - рисует он над портретом что-то своей серебряной ложечкой (Ида тут же вынимает ложечку из его рук, чтобы он не залил чайными капельками работы пропавшей подруженьки). - Это лицо Цеслы - правильно? В смысле - Эмма вышивала Цеслу, да? Там даже вот вышито внизу "Це-сла", не подкопаешься. А теперь давайте ответим на вопрос: у кого из вас такое же лицо, как на портрете? Родинка на щеке - выпуклая, лимонного цвета (здесь у него изо рта вылетает еще один кусочек лимонного пирога, но уже почти специально, гастрономическая аналогия подкосила впечатлительный организм добродушной полицейской машины). Крашеные хной рыжие волосы, - вы же все седые, да? Одна Эльза последнее время какая-то русоволосая. Получается, что среди вас этого человека нет, правильно? Человек с портрета - пропал! Получается, что пропала Цесла! Но пропала-то (торжествующе обводит их взглядом) Эмма! Что это значит?
- Эмма все чувствовала, - шепчет Ида, самая набожная из шестерых. - И поэтому вышила свой собственный портрет. На добрую память оставшимся.
Ида плачет. Ида задыхается. У Иды - артрит. На прошлой неделе, когда Ида пропала, у нее не было артрита. Артрит был у Мармлы. "Значит, теперь Иду играет Мармла, - думает Ээ. - С другой стороны, разве не Мармла играет Иду?"
Когда Ээ приходит домой, он все записывает - кто в прошлый раз был Идой, кто в позапрошлый, у него для этих случаев заведена отдельная тетрадь. Протоколы и прочие бумаги он выбрасывает в мусорную корзину: он знает, что наутро старушки проснутся заново перемешанными (теперь седенькая с букольками будет Анной, а плачущая Ида проснется старушкой по имени Мармла, обожающей фиалки, игру на ирландском свистке и дешевый мистицизм), пропавшая Эмма неожиданно вернется домой (все решат, что она вернулась ночью, на самом же деле Эммой в собственной же постели проснется вчерашняя Цесла), но на этот раз подружки недосчитаются Эльзы, самой тихой и доброй из них.