Последние отзывы

  65  

Нет, я был настоящий.

Что значит «слабый» наркотик? Марихуана достойна презрения хотя бы за то, что ее считают «слабым» наркотиком. Что это за наркотик, если он «слабый»? Сама идея слабости противоречит идее наркотика.

Курил, едва проснувшись, — и до упора. Не валялся, косой и полусонный, на диване перед телевизором (ни дивана, ни телевизора не имел), — наоборот, выкуривал маленькую порцию и шел на люди, кому-то звонил, с кем-то встречался, пытался делать какие-то дела. Кожаный реглан с надорванным карманом, спортивные штаны с пузырями на коленях. Капюшон. В целом выглядел не позорно, однако, честно сказать, не на пять баллов.

Спасался музыкой — много слушал Роя Орбисона, Синатру, Стинга, Клэптона. Много спал. Наверное, впервые после лефортовской одиночной камеры спал по двенадцать часов, постоянно сдвигая период бодрствования: если в январе ложился в час ночи и вставал в полдень, то к концу февраля засыпал уже в пять утра. Но когда намечались какие-либо хлопоты, вставал бодрым в любое время, хоть на рассвете.

Очень тосковал по сыну. Любовь к нему чувствовал физически, как набор ощущений, вроде бы тяжелых — слезы, жжение в груди, — но дающих силы жить дальше. Жена, впрочем, не злобствовала и позволяла мне видеться с ребенком в любое время. По субботам я увозил семилетнего пацанчика к бабушке с дедушкой, в Электросталь, в воскресенье вечером возвращал, объевшегося пирогами и шоколадками. Совместно с отцом разработали схему: папа проезжает сорок пять километров по шоссе и доставляет внука на окраину Москвы, и там, на конечной станции метро, я перехватываю чадо; везу домой. Углубляться в дебри большого города отец отказывался, и я не настаивал.

К себе домой, в депрессивную халупу, провонявшую каннабисом, где прямо на полу лежал матрас, художественно обложенный по периметру обрезками ярко-синего ковра, а по углам высились стопки книг, из которых ни одна не годилась для того, чтобы прочесть ребенку на ночь хоть абзац, — привозить сына я не рисковал. Один раз взял — на следующий день мальчишка сказал матери, что у папы в холодильнике только водка.

Но старинный шкаф-динозавр сыну понравился.

— Крутой шкаф, — сказал он.

— Да, — ответил я, — ты прав.

Собственно, я бы справился с доставкой и без отца — мог и на электричке, и на рейсовом автобусе, но родители любили меня и пытались как-нибудь облегчить мою жизнь. Совали денег, а когда отец привозил Антона к метро «Измайловский парк», то обязательно передавал объемистый пакет с едой, и набор обязательно состоял из двух частей — половина для внука (сладости), половина для сына (колбаса или консервы).

В середине февраля, воскресным вечером, в очередной раз поехал на встречу. Едва выбравшись из подземки и посмотрев на экран телефона, обнаружил пять вызовов, все от одного абонента. Сам абонент — отец — стоял тут же, у выхода: задумчивый, руки в карманах.

Поймал меня за рукав.

— Слушай, — сказал он, пряча глаза. — Там… со мной… мафиози. Я «мерседес» поцарапал.

Из дальнейших реплик я понял, что папа специально звонил мне каждые пять минут и вышел к метро, чтобы перехватить и рассказать о проблеме.

Дело происходило, повторяю, в две тысячи втором, еще до введения закона об обязательном страховании.

Неловкий маневр, папа слегка помял крыло чужой телеги, потерпевших было двое, ущерб — пятьсот долларов, один из двоих уехал на поврежденной технике, второй сел к папе в машину, чтобы срочно получить компенсацию за ущерб.

Подошли к машине отца. Антон сидел на заднем сиденье. «Мафиози» — впереди, на пассажирском: серьезный блондин лет двадцати пяти. К мафии он, разумеется, не имел никакого отношения. Папа назвал его «мафиози» по обычной своей привычке, он любил коверкать слова и термины, всех бизнесменов называл барыгами, а юношей в кожаных куртках — мафиози.

Родитель сел за руль, я — на заднее сиденье, к сыну; улыбнулся ему, подмигнул, ткнул пальцем в бок. Пацанчик расслабился.

— Константин, — представился блондин-«мафиози».

— Ага, — сказал я, пожимая небольшую его руку.

— Деньги нужны срочно, — сказал блондин. — Нам завтра на переговоры.

В моей голове шумели и медленно ворочались вялые марихуановые мысли. Последний раз я курил два часа назад, действие дозы закончилось, осталась апатия и грусть; однако ума хватило, чтобы расправить плечи и ощетиниться.

— Как тебя зовут, я забыл?

  65