25 
— Не засну, — говорит Соня, натягивая джемпер. — Иди, занимай места, я только сумки возьму и догоню тебя.
Громко топая, Карла выбегает из раздевалки. Соня подходит к своему шкафчику и пальцами гладит лицо на фотографии. Потом, разозлившись, отдирает фотографию от дверцы и прилепляет ее изображением внутрь. На обратной стороне написано: "Сониня, я тебя люблю. Тьягу".
* * *
Соня медленно выходит из «Острова». Мимо нее, задыхаясь, семенит маленькая старушка в синем непромокаемом плаще и красных сапогах. Соня останавливается и смотрит, как два дюжих парня в форме охранников торгового центра подхватывают старушку и втягивают ее на паром. Коротко погудев, последний на этой неделе паром отходит от острова.
В сгущающихся сумерках видно, как по палубе мечется рыжая голова Карлы Абукассиш.
— Мы Соню забыли! — истошно кричит Карла. — Соню-то Пиреш забыли! Соня! Соня!!! Беги скорей, Соня!
Но Соня никуда не бежит. Она машет Карле рукой, разворачивается и возвращается в здание торгового центра.
В раздевалке она раскладывает свои покупки по скамейкам: два ящика воды, два пакета сока, пять бутылок красного вина, две — белого, упаковка пива, овощи, бананы, яблоки, сыр, мясо и сладости.
"Хорошо, что на выходные остров вымирает, — думает Соня. — Никто не потревожит".
Она разворачивает сверток с бифштексами и считает, загибая пальцы.
"Два мне, три дяде Фернанду. Долорес, наверняка, больше одного не съест. Кэт бифштексы не любит, она будет есть колбаски", — Соня смотрит на три толстых розовых бифштекса. — "Если Тьягу и сегодня не появится, не буду больше покупать ему мясо. Сколько можно? Одно разорение".
Соня воинственно шмыгает носом, снова заворачивает бифштексы в бумагу, зубами отрывает уголок от пакета с апельсиновым соком и пьет, громко глотая.
Потом выбирает банан поспелее, и выходит на улицу. Ждать.
Слишком личное
Убираю все с кухонного стола.
Сметаю крошки.
Долго и придирчиво разглядываю кусок прозрачной клеенки, служащий мне скатертью.
Протираю клеенку влажной губкой, затем насухо — бумажным полотенцем.
Кладу на стол прямоугольник белого картона.
«Иза Войт», — пишу я красным маркером на куске картона. Буквы неровные, зато крупные. Обвожу каждую по два раза. А потом еще раз — для верности.
Ставлю табличку в угол, прислонив к стене. Пятясь, отхожу на другой конец комнаты. Надпись буквально сочится красным, и прекрасно видна даже из коридора. Иза бы наверняка ее сразу увидела. Жаль, придется оставить табличку дома. Мне не хочется, чтобы кто-то знал, что я встречаю Изу.
Сегодня я первый раз еду в аэропорт. До этого мне казалось, что Иза приедет поездом, и я добрых два месяца встречала ее на центральном вокзале. Потом — на автобусной станции. Потом еще недели три — в порту. В порт я и сегодня заеду — на всякий случай и для очистки совести. Хотя зачем, если Иза прилетит на самолете?
Мне даже странно, что я столько времени не вспоминала о самолетах. Может быть потому, что сама я боюсь летать, и внутри себя была уверена, что Иза тоже боится. Но, с другой стороны, когда нужно — очень нужно, — я все-таки летаю. Почему бы и ей не летать? Пока я паркуюсь, пока изучаю таблицу прилетов, во мне крепнет уверенность, что именно сегодня, где-то между часом и пятью… нет, шестью… между часом и шестью, произойдет то, ради чего я живу. Я увижу Изу. А Иза увидит меня.
В без пяти шесть я допиваю восьмую за сегодня чашку кофе. Иза не прилетела, а мне пора идти, через тридцать пять минут мне в эфир. Или, к черту эфир? «Пассажир Рикардо Мартинес Диас, прибывший рейсом 589 из Мехико, пройдите, пожалуйста, к окошечку информации. Повторяю: пассажир Рикардо Мартинес Диас, прибывший рейсом 589 из Мехико, подойдите к окошечку информации, вас ожидает супруга»
Господи, да что же это со мной сегодня! Я уже сто раз могла дать объявление! «Пассажирка Иза Войт! Вас ожидают у стоянки такси» или «Госпожа Иза Войт! Подойдите, пожалуйста, к кафе на первом этаже».
Быстро расплачиваюсь за кофе. Девочка за кассой смотрит на меня со жгучим любопытством. «Простите, ради бога, — говорит она. — Ведь, правда же, вы — Иза Войт? Ток-шоу «Час с Изой»? Простите, вы не дадите мне автограф?»
* * *
— Не знаю, мне не нравится, — морщится Иза. — Какой-то надрыв нездоровый. Не фантастика, а шизофрения…
25 
