– Про кассету я ей уже сказал. Так что не думаю, что она заподозрит тебя.
– А возьми меня секретаршей, – предложила Саша.
– У меня уже есть секретарша, – спокойно возразил он.
– Вот именно – есть, – грустно произнесла Саша.
– Итак, по просьбе Ольги Васильевны ты встретилась с Сергеем, пообещала ему щедро заплатить за то, чтобы он поразвлекся с Петрушенко. В квартире была установлена камера… Я правильно излагаю?
Саша с подавленным видом кивнула.
– Ты знала, для кого предназначена эта кассета?
– Догадывалась. Ольга Васильевна не одобряла увлечения своего сына.
– А ты случайно не была увлечена Олегом? – прищурил правый глаз Танин.
– Ты ревнуешь? – улыбнулась Саша.
– Ну что ты!
Саша с подчеркнуто безразличным видом выпустила струю дыма в потолок.
– Думаю, записка понадобилась Ольге Васильевне для того, чтобы отвести от себя подозрения в том, что кассету прислала именно она. Она хотела сбить с толку сына, явить ему его неразборчивую, как она выражается, возлюбленную в непристойном виде, сделав все для того, чтобы Олег не заподозрил саму Ольгу Васильевну в грязных делишках. Иначе она рисковала навсегда потерять его доверие и уважение.
– Она недооценила привязанности Олега.
– Что ты имеешь в виду?
– Нынешний его уход – бунт, временное несогласие, подростковый комплекс. Он вернется в компанию. Олег привык жить на широкую ногу, – с тоскливой жалостью произнесла Саша.
– А ты?
– Я, к сожалению, тоже, – уныло посмотрела она на Танина.
– А кто такие Алекс и Фил? – неожиданно спросил Китаец.
– Конкуренты или партнеры – поди разбери – Ольги Васильевны. Филимонова недавно застрелили возле собственного дома, когда он вышел погулять с собакой, а Алекса взорвали в машине. Ночью, после похорон Фила, – добавила Саша.
– Интересно, – Китаец плеснул в стакан граммов пятьдесят водки и не поморщившись выпил, – хочешь еще?
– Нет.
– А коньяку?
Саша отрицательно покачала головой.
– Я хочу другого, – посмотрела она в глаза Китайцу.
– А Трезубцев кто такой? – не обращая внимания на откровенный намек Саши, спросил он.
– Ты и визитницу мою пролистал? – шутливо сдвинула брови Саша.
– Так кто такой Трезубцев?
– Какой-то крутой бизнесмен.
– И какие у него отношения с Ольгой Васильевной? – поинтересовался Китаец.
– По-моему, Ольга Васильевна его недолюбливает.
– Понятно.
– Мне пора, – Саша сдержанно улыбнулась и поднялась с дивана.
– Я отвезу тебя.
– Не стоит.
– Так с кем тебе лучше в постели: с мужчиной или с женщиной? – лукаво улыбнулся Китаец.
– С тобой, – просто сказала она.
– И у тебя нет ни капли времени? – призывно посмотрел он на нее.
– Даже несколько капель, – сквозь слезы улыбнулась она.
ГЛАВА 13
Вызвав Саше такси, Китаец позвонил Олегу. Тот, немного замявшись, сказал, что может встретиться с ним.
– Зачем тебе такси? Я мог бы отвезти тебя. – Китаец встал с разобранной постели и принялся одеваться.
– Я еду не в офис. – Саша обнаженной лежала поверх простыней.
Она наполовину съехала с кровати, протянула руку, подняла с ковра трусики.
Нацепив бежевую вельветовую рубашку и темные джинсы, Китаец вышел из спальни. Минут через пятнадцать Саша была готова. Они пили кофе на кухне, когда зазвонил телефон. Китаец снял трубку.
– Такси уже ждет, – сказал он Саше.
– Прекрасно.
Он помог ей облачиться в плащ, накинул куртку, и они вместе спустились во двор. Закрыв за Сашей дверцу ярко-желтой «Волги», Китаец наклонился к окну. Саша неловко чмокнула его в угол рта.
– Я позвоню, – она улыбнулась и надела темные очки.
Когда «Волга» выезжала со двора, «Массо» уже трогался с места. Он догнал и перегнал машину с оранжевым «гребешком» на крыше и увидел, как Саша махнула ему рукой.
Запах Сашиной кожи, казалось, приклеился к нему навечно. Бесспорно, его отношение к Саше изменилось, но у тела – своя память. Китаец уступил желанию, не Сашиному, а своему. Ибо, как только увидел ее на пороге, такую юную и элегантную, испытал дикое влечение к ней, которое ему поначалу удалось все же побороть ценой немалых усилий. Но теперь в их отношениях появилась какая-то досадная настороженность и напряженность. Вернее, настороженность была с его стороны, а со стороны Саши – полудетский испуг, вызванный опасением, что он снова ей не поверит или в чем-то уличит.