Последние отзывы

  5  

Игорь вырвал у Ады обещание, что она остаток дня проведет отдыхая. И даже пошутил, что сделает потом запрос у Писаренкова: точно ли начальница ходила по магазинам или дома при опущенных шторах занималась работой?

Ну что ж, отдыхать так отдыхать! И Ада сделала то, чего не делала уже давно: походила по магазинам, затем пообедала в итальянском ресторане, а под занавес отправилась в кино.

Боярышники, 1913 год

Она ведьма… Ведьма! Как мой папенька может оставаться таким глухим и слепым, не видеть очевидного, не слышать, что говорят вокруг? Не иначе, как правда околдовала она его, проклятая. Как может смотреть он такими влюбленными глазами на нее, как может не видеть меня, свою кровиночку, не чувствовать мое горе, не слышать меня?

Я решила поговорить с ним откровенно, открыть ему глаза на правду. После ужина, когда папенька имел обыкновение уединяться в своем кабинете. Привычка, которая не менялась годами. Я еле высидела до конца ужина, думая о том, как и что скажу папеньке. И еле дождалась того момента, когда папенька уединился у себя. Выждала немного и пошла.

Идя длинным коридором к папеньке, я вспоминала, как маленькой приходила к нему в кабинет. Папа любил вечерами читать, сидя у камина в кресле. А у меня была своя игра. Я тихо приоткрывала дверь, но не входила, а останавливалась на пороге и издали любовалась папенькой. Я ласкала взглядом его профиль, мысленно трогала его бороду, вспоминая, какая она мягкая на ощупь, если касаться ее ладонями, и какая колючая, если прижаться к ней щекой. А папенька не замечал меня, сидел в кресле, закинув одну ногу на другую, и внимательно изучал написанное. Я была мала, но уже знала, что папа любит читать научные книги по естественным наукам. Он хотел, чтобы и я росла образованной, и, вместо сказок на ночь, читал мне что-нибудь из истории, химии либо физики. Мне не бывало скучно, папенька умел так рассказать, что я слушала, одинаково завороженная, о Древнем Египте, законах Ньютона и Гей-Люссака, о теории химического строения Бутлерова.

Налюбовавшись на папеньку, я входила в кабинет, подкрадывалась к отцу на цыпочках и останавливалась в двух шагах от его кресла. Игрой моей было считать про себя до тех пор, пока папенька меня не увидит. Когда он отрывался от книги и наконец-то замечал меня, я радостно вскрикивала, и отец, засмеявшись, брал меня к себе на колени. А я обнимала его за шею так крепко-крепко, как могла. А потом, отстранившись, трогала руками его бороду, заглядывала в синие глаза, видела в них любовь и, счастливая, просила почитать мне то, что он читал до моего прихода. И он никогда не говорил мне, что книга – для взрослых…

…Он выслушивал меня всегда, даже если мои просьбы казались ему невыполнимыми. Никогда не перебивал, и если вынужден был отказать, то делал это так доходчиво и мягко, что я соглашалась с ним без обид. Я надеялась, что и в этот раз он меня выслушает и поймет. Но в тот вечер, когда я решилась открыть ему правду, папенька впервые недослушал меня… Во время моего рассказа он хмурился, взгляд его становился пасмурным, как октябрьский день. И вдруг, перебив, закричал, что я наговариваю на мадемуазель и что, если он еще раз услышит от меня подобную нелепицу, велит наказать меня. Меня…

Мадемуазель папенька привез из недавнего путешествия по Европе на место старого и полуглухого мсье Николя, который в последние месяцы не столько занимался со мной языками и науками, сколько дремал в кресле у камина, пока я читала отмеченные им отрывки в книгах.

Я ожидала увидеть перед собой молодую красивую женщину, одетую по последней парижской моде, и предвкушала эту встречу. Мне не терпелось разглядеть ее восхитительные наряды, настоящие французские, сшитые парижским портным. Но когда папенька представил мне мадемуазель Мари, я могла подумать что угодно, но только не то, что она и есть та самая француженка, предназначенная мне в гувернантки. Высокая и худая, с широкими мужскими плечами и ровной, будто у балерины, спиной, с огромными ступнями и такими же неизящными руками, она мне показалась страшилищем. Одета мадемуазель была в темное шерстяное платье с простым лифом и юбкой, унылыми ровными складками спускавшейся до самых ботинок. Свои темные волосы мадемуазель завязала в тугой пучок на затылке, что совсем не добавляло ей красы, напротив, такая прическа делала ее и без того малопривлекательное лицо совсем отталкивающим. Длинный нос спускался к верхней тонкой губе, левую щеку уродовало родимое пятно размером с двугривенный. «Бедняга», – подумала я, решив, что с такой внешностью мадемуазель никогда не выйти замуж. Возраст Мари подходил к тридцатилетней отметке, а она оставалась незамужней девицей. И все же, хотя я в первое мгновение и пожалела ее, симпатии она не вызывала, напротив, было в ней что-то опасное, что я почувствовала, да только не сразу придала этому значение. Ах, если бы я знала, чем это обернется…

  5