Особенно,... 
109 
Прислушавшись, Оля улавливала лишь скрип рассохшихся ставен да скрежет веток по кровле дома.
К ночи старухе снова сделалось худо. Оля хотела вызвать «скорую», но баба Галя схватила ее за руку и зашептала:
— Нет, нет, не бросай меня одну. Я так скорей помру. Уже отлегло, отлегло… Ты только не уезжай в свою Москву. Попривыкла я к тебе, как к родной. У Петьки моего уже бы дочка почти с тебя была, кабы Алевтина по глупости аборт не сделала. Оно, может, Петька и правильно простил эту дуру — все ж таки столько годов вместе прожито. Мой Митрий тоже за подолами волочился, а я ж его, покойника, сколько раз прощала… А ты сегодня уж больно с лица осунулась, — вдруг сказала баба Галя, зорко поглядев на Олю. — Ничего, девка, по молодости и мне довелось страдать по суженому. А теперича думаю: не ужились бы мы с ним. Нет, не ужились. Вспыльчивый как огонь был. Бывало, как расходится по пустякам… Митрий, тот поспокойней, потише. В замужестве оно ведь не так любовь важна, как сходство по душам. Вот и ты, я вижу, натурная. Оно вроде бы и хорошо с характером быть, только таким, как мы с тобой, туго живется… Ну, ну, не серчай — не буду.
* * *
Акулов нашел Олю в конце двора, неслышно подошел сзади и долго любовался, с каким старанием она вскапывает землю, кладет в лунку проросшие кукурузные зерна, аккуратно загребает обеими руками землю.
— Прошу меня простить, что отрываю вас от работы, но у меня к вам, Ольга Александровна, очень серьезный разговор.
Она обернулась, совсем не удивленная его внезапным появлением, вытерла тыльной стороной ладони вспотевший лоб.
— Давайте присядем на лавку. Для обстоятельности, — предложил Акулов и зашагал к скамейке под начинающей распускать свои бутоны грушей.
Оля послушно шла следом, так же послушно села рядом с ним на скамейку.
Акулов взял ее руку в свою, повернул ладонью кверху и покачал головой, увидев кроваво-сизые мозоли.
— Вот ведь вы оказались какая, Олечка, — сказал он, осторожно трогая мозоли. — Больно?
Она замотала головой и, чтоб скрыть вдруг нахлынувшие слезы, отвернулась к забору.
— Я собирался прийти к вам вчера, но почему-то все ждал, что вы сама ко мне придете. Не за утешением, разумеется. Вам ведь не нужны утешения, верно?
Она не ответила, сидела все так же отвернувшись. Подумала: все-таки ей нужно утешение. Очень нужно. Пускай кто-то по-настоящему умный и сильный духом скажет, что ее жизнь еще не кончена, что впереди ее ждут радости.
— Вы, наверное, помните, что в сказках, старых и новых, добро всегда торжествует над злом. Об этом знают даже дети. Кстати, они знают и о том, что герой, отстаивающий добро и справедливость, должен быть умным, сильным, ловким. Иначе не выйти ему победителем в жестокой схватке. К сожалению, и в наше время зло, несправедливость и прочие пережитки еще не стали музейными экспонатами, так что иной раз нам с вами приходится с ними сражаться. Вы со мной согласны?
Оля глядела на него, утирая слезы.
— Мне было лет немного поменьше, чем вам, когда я, ожидая в Новороссийске парохода, которому суждено было надолго разлучить меня с родиной, пытался решить для себя проблему: должен ли я вступить в борьбу со злом, раздиравшим на части голодную и холодную Россию, или наблюдать за этой борьбой из безопасного далека. Я думал: пусть те, кто затеял эту заваруху, сами и разбираются, я же — музыкант и должен быть верен своему призванию. А какой-то тайный голос нашептывал мне: «Ты прежде всего российский сын. Твоя родная земля стонет, обливается кровью. Защити ее от врага». И я уже решился было остаться… Но тут подошел английский пароход, и все как одержимые бросились на причал. Я смешался с толпой этих несчастных людей, не в силах противостоять ее воле… Я по сей день расплачиваюсь за собственное малодушие. И нет и не будет мне за него прощения. Конечно, мою вину с вашей не сравнить, но ведь сейчас и время иное.
— В чем же моя вина, Василий Андреевич? — спросила Оля.
— В том, что вы позволили Кудрявцевой безнаказанно вершить зло. В том, что смирились с победой зла. В результате пострадали прежде всего ваши студенты — и не только потому, что лишились отличного педагога. Учебную программу в конце концов можно наверстать, но вот тот моральный урон, который вы нанесли им своим бегством, пожалуй, уже и не возместишь.
— Что же я, по-вашему, должна была делать? Вернее, каким образом? Попросить у Кудрявцевой прощения?
109 
